Али помедлил, положив руку на дверь. Как бы ни обстояли дела с печатью Сулеймана и с магией, он не мог не думать о том, что самым милосердным поступком по отношению к Нари с его стороны будет никогда не возвращаться. И если она ему действительно дорога, если он любит ее, в чем обвинял его Мунтадир, Али выйдет за этот порог и позволит Нари вернуться в мир людей, по которому она постоянно тосковала, где ей не нужно трястись над бестолковым принцем, которого ей вечно приходилось спасать.
Али распахнул дверь.
– Скажите ей, что я сожалею.
Всю жизнь Али провел в мечтах о мире людей. Он поглощал описания их памятников и базарных площадей, воображая, как окажется в священном городе Мекке и будет гулять в портах, где стоят большие корабли, бороздящие океаны. Изучать базары, полные новых блюд и изобретений, которые еще не добрались до Дэвабада. А библиотеки… о, библиотеки…
Но ни в одной из своих фантазий он не представлял, что чуть не попадет под колеса телеги.
Али отскочил от плоскомордого осла с погонщиком, а затем пригнулся, чтобы не задеть его поклажу, громадную охапку сахарного тростника. В результате этого маневра он врезался в женщину в вуали, тащившую корзину ярко-фиолетовых баклажанов.
– Извините! – выпалил он, но женщина уже пронеслась мимо, будто Али был путающимся под ногами невидимкой. Мимо прошли двое увлеченных беседой мужчин в церковных одеждах и расступились, обтекая его, точно волной, даже не прервав разговора. А затем Али чуть не сбил с ног человека, удерживающего на голове большую корзину хлеба.
Али постарался убраться с дороги, еле волоча ноги. Все казалось слишком ярким, слишком суетным. Повсюду, куда бы ни упал его взгляд, раскинулось небо, яркое и солнечно-голубое, какого он никогда не видел в Дэвабаде. Низкие здания, не более нескольких этажей в высоту, занимали куда большую территорию, чем в его перенаселенном островном городе. За ними виднелись золотистая пустыня и каменистые горы.
И хотя Али жаждал открытого неба и свежего воздуха, для него, ошеломленного своим горем, вдруг оказался невыносим оживленный человеческий мир, такой чужой и в то же время знакомый. Тяжелый сухой зной казался печкой по сравнению с туманной прохладой его королевства, насыщенные ароматы жареного мяса и специй витали в воздухе, как и на базарах Дэвабада, но в то же время неуловимо от них отличались.
– Аллаху акбар! Аллаху акбар!
Али встрепенулся, услышав азан. Даже призыв к молитве звучал странно: ударения человеческой речи падали на другие такты. Он чувствовал себя, словно во сне, словно кошмарные обстоятельства его пробуждения все-таки не были реальностью.
Это все реально, все. Твой брат мертв. Твой отец мертв. Твои друзья, твоя семья, твой дом. Ты бросил их, когда они больше всего нуждались в тебе.
Али обхватил голову руками, но зашагал быстрее, идя на голос ближайшего муэдзина по извилистым улицам, как одержимый. Это было ему знакомо, и сейчас он хотел только одного: молиться, взывая к Богу и прося его все исправить.
Он влился в толпу людей, устремившихся к огромной мечети, одной из самых больших на памяти Али. Он не мог разуться на входе, так как уже был босиком, но в воротах все равно задержался, изумленно распахнув рот при виде огромного двора. Его внутренняя часть была подставлена небу, окруженная четырьмя крытыми галереями, которые поддерживались сотнями роскошно украшенных каменных арок. Мастерство и самоотдача, отразившиеся в замысловатых узорах и взмывающих в небо куполах – сооруженных с кропотливым усердием человеческими руками, а не мановением пальцев джинна, – ошеломили его, ненадолго заставив Али забыть о горе. Затем его внимание привлекли плеск и брызги воды – фонтан для омовения.
Вода.
Мимо грубо протиснулся какой-то прихожанин, но Али не обратил на него внимания. Он уставился на фонтан, как человек, умирающий от жажды. Но это было не желание напиться, а желание чего-то более глубинного. Силы, кипевшей в его крови на пляже Дэвабада, когда он управлял водами озера. Покоя, овладевшего им, когда он заговаривал ручьи в скалистых утесах Бир-Набата.
Магии, которую ему даровали овладевшие им мариды, одновременно разрушая и спасая ему жизнь.
Али подошел к фонтану, чувствуя, как сердце его бьется где-то в горле. Его со всех сторон окружали люди, это нарушало все законы Сулеймана, которым подчинялись в его народе, но Али нужно было знать. Он вытянул руку над водой и мысленно взывал к ней…
Влажная струя втекла ему в ладонь.
Слезы брызнули из глаз, но Али сбился, когда грудь сковало спазмом. Боль была не слишком сильной, но ее хватило, чтобы отвлечься. Вода ушла, стекая по его пальцам.
Но у него получилось. Его водная магия ослабла, но она никуда не делась, в отличие от его джиннской магии.
Али не знал, что бы это значило. В смятении, он закончил омовение. Затем отошел от фонтана, позволив толпе оттеснить его вглубь, и окунулся в привычный ритм молитвенных движений.
Это было похоже на погружение в забытье, в блаженство, где мышечная память и распевные бормотания священных откровений расслабляли его туго натянутые нервы и дарили кратковременный побег. Али даже представить себе не мог, как отреагировали бы старик в накрахмаленной галабее и бледный суетливый юноша, между которыми он оказался зажат, если бы узнали, что сидят рука об руку с джинном. Вероятно, это было еще одним нарушением закона Сулеймана, и все же Али это сейчас не волновало, ему хотелось лишь воззвать к своему Создателю, в которого он верил наравне с окружавшими его прихожанами.
Когда он закончил молитву, его глаза были полны слез. Али стоял на коленях в оцепенелом молчании, пока остальные потихоньку расходились. Он уставился на свои руки, на рваный шрам от крюка, изуродовавший одну ладонь.
Все в порядке, Зейди. Отравленные дорожки, разбегающиеся по животу брата, и боль, которую Мунтадир не смог скрыть своей последней улыбкой. Мы в порядке.
Али не смог долго сдерживать слез. Он упал навзничь, прикусив кулак в беспомощной попытке сдержать свой вопль.
Диру, прости меня! Прости! Али зашелся в рыданиях, сотрясавших тело. Он слышал, как его плач эхом отражается от высоких стен, но никто из людей словно не замечал его. Он был здесь совершенно один, в этом мире, где ему не просто запрещалось находиться, но и который, казалось, отрицал само его существование. И разве не это он заслужил за то, что подвел свой народ?
Во рту появился соленый привкус крови. Али опустил руку, борясь с непреодолимым желанием вытворить что-нибудь безрассудное и бесповоротное. Броситься обратно в Нил. Взобраться на эти высокие стены и сигануть с них. Что угодно, что позволит не чувствовать горя, разрывающего его на части.
Вместо этого он привалился к земле, закрыв лицо руками, и начал раскачиваться взад-вперед. Боже Милосердный, умоляю, помоги мне. Прошу Тебя, избавь меня от этого. Я не переживу. Это выше моих сил.
