Можно было сказать и так. Манижа сдержала свое обещание, отстранив Дару от большинства официальных обязанностей, и заменила его воинами, которых он обучал. Дара больше не мог высказывать своих предложений, когда дело касалось управления Дэвабадом. Вместо этого так называемые холодные головы давали ему поручения и ожидали, что он будет повиноваться и не открывать рта.
Быть оружием – это честь. Он стиснул зубы.
– Скажем так, я впал в немилость.
– Да и я тоже, честно говоря, – ответил Картир. – Бану Манижа ясно дала понять, что моя отставка предпочтительнее моих советов. Но ты ведь спас жизнь той молодой женщине, Дэве, не так ли?
– Иртемиде.
Новость о появлении его протеже на учениях обрадовала Дару, даже если та была в состоянии лишь делать замечания рекрутам, сидя на стуле со сломанной ногой и рукой.
Но настроение Дары быстро омрачилось. Та ночь в больнице что-то в нем сломала. Загнанный, как зверь, он ясно увидел, как смотрит на него остальной мир.
– Но я забрал порядка тридцати жизней, чтобы спасти одну ее, – глухо пробормотал Дара. – Может, и больше. Хотя какое это имеет значение, правда? Все они были пескоплавы и шафиты. Противоестественные существа, бездушные твари, само существование которых несет для нас угрозу, и их фанатичные сторонники.
– Ты веришь, что они такие?
Слезы жгли ему глаза, влага опять шипела на горячей коже.
– Раньше верил. Раньше я во все это верил, Картир. Я не мог иначе.
Картир смотрел на него без осуждения.
– Почему не мог?
Дара глубоко вздохнул, а затем сказал, озвучив наконец самый потаенный страх своего сердца:
– Потому что это должно быть правдой, Картир. Потому что если шафиты были нормальными, невинными матерями, отцами и детьми и я сделал с ними то, что сделал… – Он вдохнул. – Тогда я проклят. Я чудовище, страшнее самого коварного ифрита, а я… я не хотел быть таким. Я хотел лишь служить своему племени. Мне было восемнадцать, когда Нахиды послали меня в Кви-Цзы. Я боготворил их, доверял им, а они лгали. – Он поднял руки, обводя взглядом храм. – Зачем все это, если оно допускает подобные зверства?
– Не думаю, что правильно судить Создателя по проступкам смертных, – ответил Картир. – Я верю, что Нахиды благословенны. Я верю, что им суждено направлять нас… но это не значит, что они без греха. Это не значит, что они не могут стать жертвами собственных страхов и желаний. Я слишком люблю Нахид, чтобы обременять их своими ожиданиями совершенства. Я не могу. Я видел, как женщина, воспитанная при храме, использовала свой дар, чтобы убивать, в то время как женщина, воспитанная человеком, нарушила табу, которое я считал священным, и спасала жизни.
Дара был близок к тому, чтобы разрыдаться.
– Тогда что же мне делать?
– Для начала начни прислушиваться к этому, – он постучал Даре по голове, – и этому, – он коснулся его сердца, – не меньше, чем ты прислушиваешься к словам жрецов, священных книг и Нахид. Сердце и разум также даны тебе Создателем, не забывай это.
– Сердце и разум говорят мне, что я совершил самое ужасное, самое непростительное преступление. Что я помогал создавать мир, который можно исправить только еще большим насилием. Что я… – Дара резко вздохнул. Все равно это казалось ему предательством. – Что я встал не на ту сторону, – он жалобно взглянул на жреца. – Что мне делать с этой ношей, Картир? Если существует хоть капля справедливости, я должен гореть в огне преисподней. Вместо этого меня продолжают возвращать к жизни. – Он указал на свое тело: – А мой облик? Ифриты живут так на протяжении тысячелетий.
– Разве это не благословение?
– Благословение? – переспросил Дара, и истерические нотки в его голосе эхом разнеслись по пустому пространству. – Это проклятие!
Картир забрал метлу из рук Дары – и вовремя, потому что та как раз начала тлеть.
– Пойдем со мной, Дараявахауш.
Жрец взял его за руку и повел мимо огромной, сверкающей серебром купели в глубину коридоров храма.
– Если позволишь, – сказал Картир, когда они подошли к латунным дверям в конце зала, – я от тебя только и слышу, что «я это, я то». Ты никогда не задумывался, что твое покаяние и твои страдания могут оказаться менее важными, чем искупление вины перед твоими жертвами?
Слова запали в сердце, и Дара не сразу нашелся с ответом.
– Ничего не искупить. Мертвых не воскресишь.
– Ты можешь не множить число мертвых, – возразил Картир. – Ты храбрейший воин из всех, кого я знаю, и ты убегаешь от призраков? Присядь с этой ношей, Дара. Ты можешь обнаружить, что это легче, чем держать ее над головой и ждать, когда она раздавит тебя.
Картир отпер дверь. За ней оказалась небольшая круглая комната со стеклянными полками вдоль стен. В ее центре стояла безыскусная, почти примитивная огненная купель, немногим больше побитой латунной чаши, в которой ярко горел кедр. Пламя отбрасывало свет на всю комнату, отражаясь в стекле и на мягком бархате подушек, хранившихся на полках.
И на изумрудах, которые были повсюду.
Дара отпрянул и поспешно отступил назад, врезавшись в дверной косяк. Сосуды рабов – кольца, лампы, браслеты, ошейники. Их тут были десятки.
Картир сжал его руку:
– Дыши, Дараявахауш. Они не причинят тебя вреда. Они спят.
Он замотал головой, делая над собой усилие, чтобы не оторвать руку Картира со своего плеча и не выскочить из комнаты:
– Я не хочу здесь находиться.
– Они тоже. Но мне кажется, тебе не помешает напоминание о положении, в котором ты оказался, – напоминание, говоря откровенно, о том, что ты встал на сторону с созданиями, которые за это ответственны. Этим душам повезло, но еще не меньше дюжины осталось в мире людей, судя по найденным нами реликтам.
Дара заставил себя расслабиться. Он мог поклясться, что в тишине комнаты слышал их сонное дыхание.
Картир отпустил его.
– В эту комнату я привел бану Нари в ее первый день. Потом она приходила сюда довольно часто. У нее доброе сердце. Я молюсь Создателю, чтобы с ней все было в порядке, где бы она ни находилась. – Он сделал паузу. – Мне и в голову не приходило, что вы окажетесь по разные стороны баррикад.
Мне тоже. Дара прислонился к дверному косяку.
– Я не в состоянии это исправить, – сказал он. – Я не пророк и не жрец. Я – убийца.
– Опять ты со своим «я», – упрекнул Картир. – Скажи мне, Дараявахауш, какую пользу ты принесешь, горя в этом огне преисподней, в который ты так жаждешь угодить? Как это поможет твоим жертвам? Тебе даровали благословение, тебе даровали власть, привилегию, время – все эти столетия, от которых ты открещиваешься. И когда придет твое время встретиться с Создателем, хочешь ли сказать ему, что провел все это время, терзаясь чувством вины? – пылко спросил Картир. – Или предпочтешь сказать, что каждый лишний вздох потратил в борьбе за более справедливый мир?
