– И это все?
Мунтадир посмотрел на него неверящим взглядом.
– Дэвабад не мог пострадать сильнее, даже если бы ты буквально поднял город в воздух и потряс его. Этот город – охапка хвороста, и мой отец все годы своего царствования провел, затаптывая дым, прежде чем тот успевал разгореться в пожар, только для того, чтобы вы с Манижей пришли, залили весь город океаном масла и разожгли тысячу костров. И это все до того, как исчезла магия. Чего же ты ожидал?
– Что ты поможешь мне все исправить.
Эмир выпрямился, весь его юмор испарился.
– Я не собираюсь тебе помогать. Каве и Манижа убили моего отца и еще тысячу Гезири. Ваш план, провал которого ты оплакиваешь, был направлен на уничтожение моего народа. Я видел, как ты пытаешься поработить моего брата. Удача оказалась не на вашей стороне, и теперь я должен вам помогать? Ни за что. Если во всем этом и есть какой-то светлый проблеск, так это радость от осознания, что вас и самих ждет не менее фееричный конец.
Огонь разгорался в его крови, и Дара изо всех сил старался обуздать его. Он сразу подумал о Зейнаб – Мунтадир совершенно не скрывал страха за свою сестру, он легко поддался бы на шантаж.
Но Дара обещал Картиру – он обещал себе, – что найдет другой способ.
Он посмотрел на собеседника:
– Ты считаешь себя прагматиком, не так ли? Так вот, если ты действительно любишь этот город, помоги мне. Пожалуйста, – добавил Дара, когда эмир фыркнул. – Джинн, я понимаю, что ты меня ненавидишь. Ты имеешь на это полное право. Но поверь, я слишком хорошо знаю, что происходит, когда рушатся города, и Дэвабад – наш Дэвабад – уже на пределе. Не обязательно доводить все до братоубийства. Помоги мне спасти твой народ.
– Ты величайшая угроза для моего народа, – отозвался Мунтадир, но, когда Дара лишь продолжил смотреть на него умоляющим взглядом, обреченно простонал: – Боже, что ж ты меня просто не придушил? Уж лучше бы я попытал счастья в загробном мире.
Дара сник:
– Там хорошо.
Мунтадир бросил на него недоуменный взгляд:
– Говоришь из личного опыта? – Дара открыл было рот, но Мунтадир жестом остановил его: – А знаешь… забудь, ничего не хочу знать. – Он поднялся на ноги и сделал большой глоток вина. – Эти инициативы к другим племенам… расскажи подробнее.
– Я сжег по участку земли в каждом секторе и настоятельно рекомендовал им незамедлительно покориться и прислать дань.
– Это ты называешь инициативой?
– Ну да, твой-то отец был таким миролюбивым.
– Мой отец заботился о том, чтобы его пряник казался привлекательнее кнута, и за его спиной стояла стена из многовековой стабильности и регулярной армии, а не один безумный Афшин и еще более безумная Нахида с приятелями-ифритами. Вам нужно вести себя так, чтобы перспектива примкнуть к вашей стороне выглядела мало-мальски заманчивой. Народ в своем большинстве желает лишь безопасности для своих семей, еды на столе и крыши над головой. Дайте им это, и они откажутся от изобилия. Дайте им одно лишь насилие, и они присоединятся к идеалистам, требующим вашей казни.
Дара уставился на него:
– А ты и впрямь сын своего отца.
Мунтадир пожал плечами, но Дара заметил, как дрогнули его руки – слова произвели на него впечатление, как бы он ни хорохорился.
– Итак, остальные племена вы изолировали и запугали. Как обстоят дела с дэвами?
– Дэвы, разумеется, на нашей стороне.
– Н-да?
– Допустим, Картир и некоторые другие жрецы выражают недовольство вспышками насилия и присутствием ифритов… и я не снискал большого успеха в поиске новых рекрутов…
– Прерву тебя. – Мунтадир обратил на Дару цепкий взгляд, и жемчужный шрам, пересекший его лоб в том месте, где по нему пришелся удар плетью, сверкнул на солнце. – Дэвы не глупы. Они уже многое пережили, а ты для них – чужак, который дважды обрушил волну насилия на их город.
Дара возмутился:
– Я не чужак. Я воевал за свой народ с тех пор, как…
– Ты чужак, – повторил Мунтадир с нажимом. – Ты незнаком с этим веком, Манижа незнакома с повседневными тяготами сектора, а Каве вырос в загородном поместье, где видел других джиннов не чаще раза в год. Вы все чужаки для Дэвабада, примчавшиеся спасать их, даже не посоветовавшись ни с кем из них для начала. Хочешь моего совета? Заручись поддержкой собственного племени, прежде чем обращаться к другим. Так правили мы.
– Твой брат вполне успешно поднял восстание среди Гезири в ночь нашей осады.
– Потому у него и были все шансы сместить моего отца. Именно у тех, кто приближен к нам больше всего, есть возможность хорошо наблюдать наши слабости. А твоя Манижа, как я понимаю, окружила себя дэвами.
Несмотря на их с Манижей натянутые отношения, в Даре вспыхнул инстинкт защитника.
– И что ты предлагаешь?
– Обратись к знати своего племени. Знатные дома дэвов – одни из старейших и наиболее уважаемых в нашем мире. А особенно важным на данный момент является то, что они контролируют большую часть пахотных земель за пределами городских стен и по меньшей мере половину торговых путей.
Дара скривился. Кажется, Каве тоже говорил что-то подобное о дэвской знати?
– Мы изъяли большую часть земель за пределами города сразу после захвата власти. Хотели обеспечить урожай на случай, если торговля с внешним миром возобновится не сразу.
– Под изъятием ты подразумеваешь, что оплата не производилась?
– Мы работаем над этим.
– Работайте быстрее, – посоветовал Мунтадир. – Эти дома – опора нашего города. Многие из них пережили не только падение Нахид, но и все гражданские войны и дрязги, которые преследовали нас с тех пор. Когда не останется ни Нахид, ни Кахтани, они все еще будут стоять.
Даре не нравилось то, что он слышит, не нравилось думать, что его народ так легко подвержен расколам и падок на богатства.
– Каве родом из знатной семьи. Наверняка он все об этом знает.
Мунтадир снисходительно улыбнулся ему.
– Я бы умилился твоему невежеству, если бы дело не касалось моего народа. Каве родом из сельской местности. Его семья может прожить в Дэвабаде еще восемь столетий, и они все равно не будут считаться равными среди той знати, о которой я говорю. Им нравились дополнительные привилегии и придворные посты, которые он для них выбивал в свою бытность старшим визирем, но втихаря они высмеивали его акцент и сгорели бы от стыда, прежде чем позволили бы своим дочерям выйти замуж за его сына.
– Того самого сына, в любви к которому ты признаешься, – заметил Дара. – Неужели ты настолько лицемерен, что за глаза глумился над его происхождением?
Мунтадир широко улыбнулся.
