Между кулашного я боя
Узрел тычков, пинков героя (78).
Итак, атрибут поэзии — лира — отвергнут Барковым; вместо лиры он «принимает» гудок. А что такое гудок? На этот вопрос можно найти ответ в толковом словаре В. И. Даля: «Гудок — род скрипки без выемок по бокам, с плоским дном и покрышкою, о трех струнах, выходящий из обычая у народа, как и балалайка»
[155]. Ну а вместо Парнаса — горы, где обитают Музы и покровитель поэзии и поэтов Аполлон, — кабак. Ничего не скажешь: звучит вызывающе.
Барков — знаток античной литературы и античной мифологии. В своей оде он эпатирующе объявляет себя соперником Гомера и Вергилия, пренебрежительно называя их Гомеркой и Вергилишкой, вручая им вместо лиры простонародные русские музыкальные инструменты — балалайку и дуду, творения их называет бредом, своего героя бузника противопоставляет герою Троянской войны Гектору, сразившему перед вратами Трои Патрокла:
С своей, Гомерка, балалайкой
И ты, Вергилишка, с дудой,
С троянской вздорной греков шайкой
Дрались, что куры пред стеной.
Забейтесь в щель и не ворчите
И свой престаньте бредить бред.
Сюда вы лучше поглядите —
Иль здесь голов удалых нет?
Бузник Гекторку — если в драку —
Прибьет как стерву и собаку (79).
Барков запросто обращается к Силену, в греческой мифологии демону плодородия, называет его наперсником сына Семелы, то есть наперсником Диониса, бога виноградарства и виноделия:
О ты, Силен, наперсник сына
Семелы ражей красный муж.
Вином раздута животина,
Герой в пиянстве жадных душ.
Нектаром брюхо наливаешь,
Смешав себе с вином сыты;
Ты пьешь, меня позабываешь
И пить не дашь вина мне ты?
Ах, будь подобен Ганимеду,
Подай вина мне, пива, меду (79).
Ганимед — сын троянского царя Троса и нимфы Каллирои. Необыкновенно красивый мальчик, он был похищен Зевсом, который для этого превратился в орла, и унесен на Олимп. Там, на Олимпе, Ганимед стал виночерпием, разливал богам нектар. В самом деле, почему бы Силену, Дионису и Ганимеду не обслужить русского поэта Баркова, не поднести ему вина, пива или, на худой конец, меду?
В оде Баркова появляются и Юпитер (он же Зевс), в римской мифологии бог войны и победы, и силач Геркулес, сын Зевса, задушивший Немейского льва, убивший гидру, победивший изрыгающего пламя быка и, наконец, ранивший Кентавра, и появляются эти герои античной мифологии в контексте кулачного боя между фабричными и холопьями. Казалось бы, это должно возвеличить и возвеличивает бузника, который с ними сравнивается, но это сравнение в то же время низводит античных героев до уровня русского мордобоя. Царство мертвых Плутона (в этом царстве раздается голос бузника) названо «дырой». Завершение дня и наступление ночи, положившей конец кулачному бою, обозначены коротко и ясно: это случилось тогда, когда «Диана заголилась», то есть в небе появилась луна (Диана — в римской мифологии богиня луны).
Н. М. Карамзин включил Баркова в изданный в 1802 году «Пантеон русских авторов», что само по себе комплиментарно:
«Барков <…> перевел Горациевы Сатиры и Федровы басни, но более прославился собственными замысловатыми и шуточными стихотворениями, которые хотя и никогда не были напечатаны, но редкому неизвестны. Он есть Русской Скаррон и любит одне карикатуры. <…> У всякого свой талант: Барков родился, конечно, с дарованием, но должно заметить, что сей род остроумия не ведет к той славе, которая бывает целию и наградою истинного поэта»
[156].
Не будем обсуждать, какая же все-таки слава бывает целью и наградой настоящего поэта.
Что слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца (II, 179).
Не нуждается в обсуждении и нравственная позиция Карамзина, который знал, что дóлжно. Обратим внимание на то, что он признал и дарование Баркова, и широкую известность его непечатных творений. А главное, Карамзин, назвав их замысловатыми и шуточными, проницательно сравнил Баркова с французским поэтом XVII века Полем Скарроном.
В середине XVII века Скаррон выпустил в свет поэму «Перелицованный Вергилий». В ней он представил прославленную героическую эпопею «Энеида» в пародийном шутливом пересказе: трагедия неожиданно обернулась комедией, о героях рассказывалось намеренно сниженным стилем, высокий пафос обернулся шутками. Скаррон стал родоначальником бурлеска (от итальянского слова burla — шутка), основанном на заданном автором несоответствии между высоким серьезным содержанием и его шутливым воплощением, низким слогом, широко включающим просторечие.
Другой вид бурлескной или ирои-комической поэмы в 1674 году представил теоретик классицизма, французский поэт Никола Буало Депрео. Он предложил читателям поэму «Налой». В ней, в отличие от Скаррона, бытовое, а отнюдь не героическое происшествие — драка церковных служителей, не пришедших к единому мнению о том, где в церкви должен стоять налой, — описывалось высоким торжественным слогом героической эпопеи.
О двух видах бурлеска написал в своем поэтическом трактате — эпистоле о стихотворстве — Сумароков. Ежели сочинитель следует за Скарроном, то он должен следовать правилу:
Стихи, владеющи высокими делами,
В сем складе пишутся пренизкими словами
[157].
А ежели поэт возьмет за образец поэму Буало, то тогда правило другое:
В сем складе надобно, чтоб муза подала
Высокие слова на низкие дела
[158].
В России родоначальником ирои-комической поэмы принято считать современника Баркова, поэта сумароковской школы Василия Ивановича Майкова, автора поэм «Игрок ломбера» и «Елисей, или Раздраженный Вакх». Правда, если в первой поэме поэт руководствовался традицией Буало, то во второй сумел создать оригинальное произведение, соединив в них оба вида бурлеска.
Был ли у Майкова предшественник? Да, такой предшественник у него был. И эта честь принадлежит Баркову. Интересную работу об этом написал Манфред Шруба
[159]. В своей статье «Барков и Майков» немецкий исследователь сопоставил произведения двух авторов, обратив внимание на влияние, помимо других стихотворений Баркова, его «Оды кулашному бойцу», сказавшейся в поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх» Так, сама рифма балалайка-шайка восходит в поэме Майкова к оде Баркова. Сравним:
