Петров:
Пою оружий звук и подвиги героя
<…>
Повеждь, о муза, мне, чем сильно божество
На толь неслыханно подвиглось суровство…
[165]
Майков:
Пою стаканов звук, пою того героя,
Который во хмелю беды ужасны строя,
В угодность Вакхову средь многих кабаков
Бивал и опивал ярыг и чумаков.
<…>
О муза, ты сего отнюдь не умолчи,
Повеждь, или хотя с похмелья проворчи,
Коль попросту тебе сказати невозможно…
[166]
Итак, порты Елисея сожжены. Начальница мирится с начальником стражи.
А что же Елисей? Из Калинкиного дома он прямиком в город и в лес. А в лесу уснул и пробудился он от женского крика. Женщину грабили воры. Елисей вступается за нее, а она — его жена. Теперь ее черед рассказывать. И она рассказывает о своих приключениях. А потом она уходит в город, а Елисей остается в лесу. Тут к нему является Силен и ведет его в дом богатого откупщика (в шапке-невидимке, конечно) с тем, чтобы он, невидимый, напился бы в откупщиковом погребе вволю. Выполнив поручение, Силен, естественно, возвращается к Вакху на небо. А Елисей «шел в комнату, попал в другую» — вместо погреба оказался в бане, где откупщик с женою парились. Прогнав их, Елисей «помылся в бане, / И вышел из нее в купеческом кафтане» (опять же в шапке-невидимке). Сначала он залез под кровать, а потом, когда началась гроза и откупщик встал, чтобы молитвой грозу отвести, Елисей залез на кровать к откупщиковой жене.
Приятное лицо и алые уста
Всю кровь во ямщике к веселью возбуждали
И к ней вскарабкаться на ложе принуждали
[167].
А дальше муж примечает странные движения жены и полагает, что это все проделки домового. Услышав, что откупщик хочет позвать ворожею, Елисей уходит из комнаты и снова ищет погреб — выпить-то по-прежнему хочется. Но вот погреб найден. Сколько вина! Какая радость! И бочки, и бутылки стремительно опустошаются. Вакх и свита трудятся вместе с Елисеем и, учинив в погребе разгром, направляются опустошать погреба у других откупщиков. В конце концов так поступать негоже. Зевс Елисея судит и — о свирепый рок! — бедолагу после кулачного боя отдают в солдаты.
Пересказывать такую поэму, какова «Елисей, или Раздраженный Вакх», — занятие неблагодарное. Ведь здесь важны сама манера повествования, сатирические зарисовки, шутки, забавные пародии, Впрочем, кто же мешает поэму Майкова почитать?
Пушкин поэму Майкова прочитал и вполне оценил ее веселость и остроумие. Он писал А. А. Бестужеву 13 июня 1823 года:
«Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:
Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!
А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,
Когда для пирогов она у ней топилась:
И тем подобною Дидоне учинилась
А разговор Зевса с Меркурием, а герой, который упал в песок
И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке сей самый знак, —
все это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение (имеется в виду поэма Пушкина „Гаврилиада“. — Н. М.), однако ж „Елисей“ смешнее, следственно, полезнее для здоровья» (X, 51).
«Старая записная книжка» П. А. Вяземского сохранила шараду, автором которой, возможно, был он сам. Разгадка шарады — «Май-ков». В целом же предложенные к разгадке стихи представляют характер дарования поэта XVIII века, незаслуженно забытого в веке XIX, и напоминают о его некогда знаменитой поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх»:
Известно, климат наш больших похвал не стоит.
Здесь слогу первому второй он часто строит.
А целое мое — поэт и весельчак.
Теперь забвение в гробу его покоит,
Но в старину и он был славен кое-как.
Он нас в Кулачный бой заводит и в кабак,
И боек стих его и много в нем размаху,
Живописует нам он красную рубаху
И православный наш кулак
[168].
Вряд ли можно сомневаться в том, что литературный предшественник Елисея — бузник Баркова, который в самом начале его оды представлен сразу же как хмельная рожа, забияка, рвач, борец, боец, пивака. Своего «тычков, пинков героя» Барков «узрел» «между кулашного боя». Герой Майкова Елисей, которому дается близкая к барковскому тексту характеристика, впервые появляется перед читателями в кабаке, где драки на кулаках нередки. Для Майкова, безусловно, это важно: Елисей сразу же «вписан» в точную топографию Петербурга, в известный питейный дом, в натуралистическое описание его завсегдатаев с привычными для них последствиями от кабацких разборок:
Против Семеновских слобод последней роты
Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,
До коего с тычка не близкая езда,
То был питейный дом названием Звезда…
<…>
Там много зрелося расквашенных носов,
Один был в синяках, другой без волосов,
А третий оттирал свои замерзлы губы,
Четвертый исчислял, не все ль пропали зубы,
От поражения сторонних кулаков.
Там множество сошлось различных дураков;
Меж прочими вошел в кабак детина взрачный,
Картежник, пьяница, буян, боец кулачный,
И словом был краса тогда Ямской он всей,
Художеством ямщик, названьем Елисей…
[169]
Майков, в отличие от Баркова, в своем сочинении пародирует не оду, а героическую эпопею. Поэтому у него не один, а много сюжетов: свой сюжет у Вакха, свои сюжеты у Елисея и даже свой приключенческий сюжет у жены Елисея. Потому у Майкова больше возможностей рассказать о своем герое. У Елисея, в отличие от бузника, есть предыстория, есть биография. Елисей сам рассказывает о себе начальнице Калинкинова дома — о матери, которую он потерял (умерла она то есть), о брате, который в драке потерял ухо (ухо отгрыз противник), о жене, с которой пришлось расстаться. С энтузиазмом сообщает Елисей о своем пятилетнем трудовом стаже, о любимой профессии ямщика:
