«После скачки перед беседкою гр. Орлова пели и плясали цыгане… <…> После Цыганской пляски завязался кулачный бой, в который вступая, соперники предварительно обнимались и целовались. Победителем вышел трактирный служка из Певческого трактира, Герасим, Ярославец, мужичок лет 50-ти, небольшой, но плечистый, с длинными мускулистыми руками и огромными кулаками. <…> Этого атлета лет 8 тому назад отыскала княгиня Е. Р. Дашкова и рекомендовала графу Орлову»
[181].
И еще одни скачки, и снова цыганские песни и пляски, и еще один кулачный бой. Об этом Жихарев писал 6 мая 1806 года:
«И в этот раз цыгане пели и плясали, а напоследок был и кулачный бой. Победителем явился курятник из Охотного Ряда Сычов, с трех ударов уничтоживший своего противника. Ему накидали денег чуть не полную шляпу и поили вином; но и побежденный не был забыт: достались и ему пригорошни две серебряных рублей»
[182].
А знаменитые орловские рысаки, порода лошадей, выведенная на конном заводе графа Орлова! В. Л. Пушкин, ценитель всего прекрасного, несомненно ими любовался. Не об этих ли рысаках говорит Буянов своему соседу:
Я славных рысаков подтибрил у Пахома;
На масленой тебя я лихо прокачу
[183].
Как тут устоять? И вот уже
Пустился дым густой из пламенных ноздрей
По улице как вихрь несущихся коней
[184].
Рысакам Буянова (вполне возможно — орловским рысакам) дивится народ на московских улицах, по которым они стремительно мчатся — «Кузнецкий мост и вал, Арбат и Поварская…» И цыганским пением Буянов, как и А. Г. Орлов, видимо, был очень увлечен — ведь имение-то свое опасный сосед прожил «с цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами».
Былого нельзя воротить, и печалиться не о чем.
У каждой эпохи свои подрастают леса…
21 мая 1828 года у Александра Ефимовича Измайлова сломалась карета. Стихотворец не терял времени даром, и пока карету чинили, написал басню. В 1839 году басня «Кулачные бойцы» была напечатана в книге «Басни и сказки Александра Измайлова». Начиналась она так:
В Москве фабричный был Семен, силач, боец:
Зараз из печи изразец
Своею вышибал железной пятернею;
Когда же, на бою, являлся пред стеною,
Все опрокидывал и гнал перед собою.
Страх, ужас перед ним.
А клики радости и похвала за ним.
По окончании сраженья
Героя нашего ведут все с торжеством
В питейный дом
В самом деле, был такой кулачный боец Семен по прозвищу Трещала. И он в самом деле однажды выбил кулаком печной изразец. Это случилось во время драки в трактире, и драка закончилась для Семена Трещалы трагически. Д. А. Ровинский, выдающийся собиратель и исследователь русских народных картинок и гравюр, со слов некоего московского сторожила рассказывал об этом так:
«…Раз играл Трещала с чиновником Ботиным на билиарде в трактире, да и поссорились; развернулся Трещала его ударить, да тот увернулся, — Трещала и попал кулаком в печь, да так целый изразец из печи вон и вышиб. Тут ударил Трещалу Ботин, да угодил прямо в висок и убил его сразу…»
[186]
В басне Измайлова все завершилось тоже печально, но не трагично. Семен, победитель в кулачном бою, напился пьян и, «утомясь от славы», уснул на берегу канавы. Два будочника, его враги, связали руки пьяному спящему Семену, разбудили его и избили. Басня завершается гуманистическим поучением:
Не велено лежачих бить.
Бессильному грешно уж мстить;
И как же с теми драться,
Кто средств лишен обороняться?
[187]
И еще одну басню о кулачном бойце написал Измайлов и напечатал ее там же, в сборнике 1839 года, под названием «Гордей с фонарем» (хотя сочинил ее баснописец в 1824 году). Кулачный боец, «мужик не так-то взрачный», который «биться не умел» и силы не имел, идет с бою «с фонарем под глазом». Он объясняет это тем, что он оступился, упал и попал в полынью. Проигравший боец обещает в другой раз обругать своего противника. Но вот незадача: в рукописи басня называлась «Фадей с фонарем». И высмеивала она Фаддея Булгарина, писателя и журналиста, деятельного участника журнальных драк, часто прибегающего к клевете и оскорблениям собратьев по перу. Но это уже совсем другая история…
Глава шестая
«…В честь Вакха и Афродиты»
Подруга милая, кабак все тот же,
Все та же дрянь красуется на стенах,
Всё те же цены. Лучше ли вино?
Не думаю; не лучше и не хуже.
Прогресса нет. И хорошо, что нет.
Иосиф Бродский.
Элегия
Николай Иванович Новиков, младший современник Баркова (он был двенадцатью годами его моложе), писатель-просветитель, критик, журналист и издатель, упомянул о стихотворениях Баркова «в честь Вакха и Афродиты» в краткой биографической статье о нем, напечатанной в «Опыте Исторического Словаря о российских писателях» в 1772 году, то есть всего четыре года спустя после его смерти. Коль скоро здесь важен контекст, в котором появляется это элегантное указание на срамную поэзию поэта, принесшую ему заслуженную скандальную славу и поистине всенародную известность, приведем текст статьи Новикова полностью:
«Барков Иван был переводчиком при Императорской Академии Наук; умер 1768 года в С.-Петербурге. Сей был человек острый и отважный, искусный совершенно в Латинском и Российском языке, и несколько в Италианском. Он перевел в стихи Горациевы Сатиры, Федровы басни с Латинского; драму Мир Героев и другие некоторыя с Италианскаго, кои все напечатаны в С.-Петербурге в разных годах, а Сатиры с критическими его на оныя примечаниями; также писал много сатирических сочинений, переворотов (то есть пародий. — Н. М.) и множество целых и мелких стихотворений в честь Вакха и Афродиты, к чему веселый его нрав и беспечность много способствовали. Все сии стихотворения не напечатаны, но у многих хранятся рукописными. Он сочинил также Краткую Российскую Историю, от Рюрика до Петра Великаго; но она не напечатана (была напечатана без имени автора в 1762 году как приложение ко второму русскому изданию „Сокращенной универсальной истории“ Гильмара Кураса. — Н. М.); также сочинял он описание жизни князя Антиоха Кантемира и на сатиры его примечания. Вообще слог его чист и приятен, а стихотворения и прозаическия сатирическия сочинения весьма много похваляются за остроту»
[188].
