Есть иные, кому с чашей вина сам-друг
Любо день коротать…
<…>
Многих лагерь манит — зык переменчивый
И рогов, и трубы, и ненавистная
Матерям всем война. Зимнего холода
Не боясь, о жене нежной не думая
Все охотник в лесу…
[261]
Про себя же Гораций говорит, что его манит только поэзия:
Только б Евтерпа мне
В руки флейту дала, и Полигимния
Мне наладить пришла лиру лесбийскую
[262].
Любопытно, что в издании «Евгения Онегина» 1833 года Пушкин исключил из текста четвертой главы XXXVI строфу, в которой сказалась первая ода Горация. Быть может, он это сделал потому, что предполагал завершить свой перевод оды и напечатать его.
Быть может, так оно и было, но при чем здесь Барков?
Барков, как и Пушкин, — переводчик Горация, один из тех, благодаря кому римский поэт вошел в русскую литературу и укоренился в русской культуре. Более того, Барков был одним из первых переводчиков Горация.
Как мы уже отмечали, Горация переводили Ломоносов и Державин. Еще Горация переводили Антиох Кантемир, Тредиаковский, Сумароков, В. В. Капнист, Жуковский и многие другие поэты. Горацию подражали, развивая такие темы его поэзии, как счастье уединенной деревенской жизни, культ вина, любви и дружбы, культ поэзии. Среди подражателей Горация назовем А. А. Дельвига и В. Л. Пушкина, для которого римский поэт был любимым автором. Но еще раз следует подчеркнуть: Барков — один из первых переводчиков Горация, о чем нередко несправедливо забывают.
В 1763 году вышли в свет выполненные Барковым переводы сатир Горация. Возможно, на этот труд, осуществленный переводчиком в свободное от службы время, его подвигнул Г. Г. Орлов, которому Барков посвятил свою работу. Возможно, что Ломоносов подсказал своему ученику саму мысль о переводах Горация: ведь Ломоносов не только переводил римского поэта, но и считал необходимым рекомендовать его сочинения для обучения в гимназиях. Но скорее всего, Барков сам, по собственной инициативе обратился к сатирам римского поэта. Они были во многом созвучны его собственному сатирическому дарованию, его размышлениям о специфике сатиры, о пользе сатир для человека и для общества. Мы уже приводили слова из адресованного Г. Г. Орлову своего рода стихотворного предисловия к переводам сатир Горация:
Двояка в сатирах содержится потреба,
Злых обличение в злонравии, и смех,
В котором правда вся, без страха, без помех,
Как в зеркале, чиста представлена народу
[263].
В следующем далее прозаическом предисловии Барков отметил, что «Гораций подтверждает <…> собственным своим искусством, что и смехом правду писать можно»
[264]. Русский переводчик римских сатир полагает, что в описании «разных пороков по различию страстей человеческих» заключается их воспитательное значение, воспитательная роль сатирика по искоренению пороков и улучшению нравов:
«Сатир, изображающий оныя живо, скорее может возбудить в сердцах человеческих отвращение от злонравия или паче омерзение к порокам. Гораций присуждает каждому, как в добрых, так и в злых своих делах знать себя лучше, нежели оныя на театрах представляются»
[265].
В сатирах Горация обличаются скупость, непостоянство, легкомыслие, распутство, болтливость, себялюбие. При этом сатирик не только «вписывает» носителей пороков в живописные картины римской жизни, но и проповедует свой взгляд на мир, ту самую «золотую середину», о которой шла речь в начале этой главы. Так, убеждая скупого в бессмысленности накопительства, Гораций утверждает:
Хотя б сто тысяч мер ты хлеба с пашен сжал,
Не больше б моего желудку дани дал
[266].
В самом деле, как справедливо заметил впоследствии В. В. Маяковский:
Мистер Форд,
для вашего,
для высохшего зада
разве мало
двух
просторнейших машин?
[267]
Чрезмерность, крайности вредны во всем и всегда:
Тот нежен через чур, а сей щеголеват,
Мастьми душист Руффил, козлу Горгоний брат,
Благоприятная посредственность забвенна
У тех, которых мысль сластям порабощенна
[268].
В одной из сатир Гораций высмеивает философию стоиков, в другой — философию эпикурейцев. Он утверждает свои жизненные ценности: независимость, внутренняя свобода, покой, гармония. В этом отношении особенно интересна шестая сатира из второй книги сатир «Загородный дом» — та самая, из которой Пушкин взял первый эпиграф ко второй главе «Евгения Онегина»: «О rus!..»
«Латинское слово „rus“ значит „деревня“, „поля“, „сельское имение“ в противоположность городу. <…> Пушкин юмористически сближает латинское „rus“ с „Русью“ („О Русь!“ — второй эпиграф ко второй главе романа в стихах. — Н. М.) и начинает вторую главу „Онегина“ словом „Деревня“:
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок»
[269].
Барков так перевел текст Горация:
Когда увижу я любезну деревушку!
Когда веселу жизнь иметь удасться мне,
Книг древних в чтении, в забавах и во сне
Приятныя часы спокойно провождая,
И городских сует, мятущих мысль, не зная!
[270]
Истинное счастье — на лоне деревенской тишины беседовать с друзьями о смысле жизни:
…идет тихая беседа тут любезно
О том, что нужно, что знать умному полезно:
В богатстве ли людей блаженство состоит,
Иль в добродетели, кто прямо ону чтит?
И польза ль к дружеству нас больше привлекает,
Иль честный нрав к любви взаимной побуждает?
Прямое благо, в чем должны мы познавать,
И что в нем надлежит за главное считать?
[271]
Гораций жил в маленьком имении, подаренном ему Меценатом. Там, вдали от шумного и суетного Рима, он наслаждался радостями уединенной сельской жизни. Для Баркова это был некий поэтический идеал, конечно же, недостижимый для него в действительности. Да он к этому и не стремился. И принципу золотой середины переводчик Горация никогда не следовал. Исправили ли сатиры римского поэта пороки Баркова? Нет, разумеется.
