Хотя был росту малого, но дебел телом, и при том подслеп, каким сам себя в сатире описывает. Невоздержание его в сластолюбии довольно познать можно из сочиненных им к разным любовницам своим песен. Нравом был гневлив и непостоянен, как оное видно из сатиры седьмой, книги второй, в коей слуга обличает легкомысленные поступки своего господина; ибо Гораций иное оказывал делом, нежели что говорил словами. Из разных его стихотворений за наилучшее почесть можно сатиры или беседы и письма, в коих по большей части строгое философское нравоучение заключается, а особливо там, где хотя язвительным и забавным слогом, но впрочем сильными доводами и примерами Стоиков и Епикурово учение опровергает. <…> Умер пятидесяти девяти лет, и погребен в Эквилах, возле Меценатова гроба»
[280].
Если быть придирчивым критиком, то Баркову можно попенять разве что на то, что в его очерке не указано время, в которое жил Гораций. Впрочем, вероятно, образованные читатели XVIII века это знали (всё же Гораций — классический автор). А так всё есть — место рождения, происхождение: Гораций, сын вольноотпущенного раба; его укоряли вельможи за незнатность рода — по-видимому, этот факт биографии римского поэта обратил на себя особенное внимание сына священника Баркова. Воспитание, образование Горация — и об этом сообщаются необходимые сведения. Историческое событие — война Брута с Августом, изменившее судьбу Горация, тоже обозначено. И Меценат, сыгравший важную роль в его жизни, конечно же, в очерке Баркова присутствует. А как пронзительно и при этом просто, буднично сообщается о том, что Гораций был похоронен подле могилы своего благодетеля. И еще — в очерке есть описание внешности и характера Горация.
Заметим, что многие сведения о Горации Барков почерпнул из его сочинений. По-видимому, он глубоко проникся мыслью, впоследствии высказанной Пушкиным:
Надежды, и мечты,
И слезы, и любовь, друзья, сии листы
Всю жизнь мою хранят (II, 233).
Как оценили современники Баркова его переводы сатир Горация? Мы не располагаем какими-либо откликами на его труд. О том, что Барков, еще до поступления в Академический университет изрядно владел латинским языком, сообщал в Академию Ломоносов. Отдавал должное познаниям Баркова в латыни его литературный противник Сумароков. Исследователи XX века отмечали точность переводов Баркова. А вот в начале XIX столетия в адрес переводчика была высказана нелицеприятная критика. С ней выступил забытый ныне поэт Александр Александрович Палицын в «Послании к Привете» 1807 года, в котором представлен обзор русской литературы XVIII — начала XIX века. О Баркове здесь было сказано так:
Дары природы чтя, нельзя забыть Баркова,
Хотя он их презрел:
Он нам Горация и Федра перевел.
Но также, говоришь ты, плохо их одел.
Как жаль, что он не шел
За ними к Геликону,
А пресмыкался вслед Скаррону!
Его бы мирный глас
Мог славить наш Парнас.
О воспитание! о нравы!
Без вас, при всех дарах ни пользы нет, ни славы
[281].
А. А. Палицын говорит о плохой «одежде» Горация и Федра в переводах Баркова, который вслед за переводом сатир Горация, вышедшим в свет в 1763 году, напечатал в 1764 году свой перевод басен Федра. На наш взгляд, на такой критический отзыв повлияла дурная репутация Баркова — автора срамных стихов, которые, впрочем, А. А. Палицын в примечании ставит выше переводов. Между тем в статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева», написанной в 1821 году и напечатанной в 1823 году, взыскательный критик П. А. Вяземский, хотя и с некоторыми оговорками, но все же весьма благожелательно отозвался о переводах Баркова:
«Барков, более известный по рукописным творениям, нежели по печатным переводам классических поэтов древности, переложил в шестистопные стихи все басни Федра. В переводе своем старался он придерживаться краткости и точности подлинника, и за исключением выражений обветшалых, черствых и какой-то тупости в стихосложении, пороков, кои должны приписывать более времени, нежели поэту, басни его и теперь еще можно читать с приятностию, хотя они и преданы забвению несправедливому»
[282].
Прислушаемся к суждению П. А. Вяземского и обратимся к басням Федра, переведенным Барковым.
«Федра, Августова отпущенника, нравоучительныя басни, с Езопова образца сочиненныя, а с латинских — российскими стихами преложенныя, с приобщением подлинника, Академии наук переводчиком Иваном Барковым. В Санктпетербурге. При Императорской Академии Наук. 1764 года».
Эзоп — легендарный баснописец Древней Греции, живший в VI веке до нашей эры. Именно его, раба, отличавшегося необыкновенной мудростью, принято считать создателем басенного жанра. В его баснях, написанных прозою, — сюжеты известных со времен античности басен (нам они хорошо знакомы по басням И. А. Крылова). В I веке басни Эзопа переложил стихами римский поэт Федр, который, как и Эзоп, был рабом, правда, отпущенным на волю императором Августом. Переложения Эзоповых басен, созданные Федром, и перевел Барков.
В кратком житии Федра, предпосланном переводам его басен (а это пять книг), Барков сообщил то немногое, что было известно о римском баснописце: о его рабстве, об успехах в науках, «отменном разуме» и благонравии, что и послужило к дарованию ему Августом свободы. Рассказав о злоключениях Федра после смерти Августа, Барков объяснил само побуждение его к басенному творчеству тем, что в баснях он мог «под видом шуток собственного утешения обличить <…> неправедные поступки своего гонителя»
[283]. Сославшись на «свидетельства ученых людей», русский поэт отметил, что слог Федра «есть самый простой, вразумительной и чистой»
[284].
В предисловии к изданию Барков счел нужным сказать несколько слов об очевидной пользе басен для воспитания детей, изъяснить иносказательный смысл басенных персонажей, подчеркнуть необходимость краткости и ясности басенного повествования:
«Дети предлагаемыми в баснях простыми примерами приучаются способнее к добродетели, нежели философским нравоучением. Смешные разговоры, действия и различная натура животных показывают сходство деяний в обществе человеческом, по колику люди, так как и звери, бывают добрые и злые. Хищная натура волка изъявляет наглость и зависть; простота и незлобие овцы — кротость и чистосердечие; хитрость лисицы — коварство; свирепство льва над зверями и гидра над жабами — тиранскую власть и насильство; злость отогретой змеи — неблагодарность; украшение галки павлиньими перьями — гордость и тщеславие; непроворство осла — легкость и безумие и пр. Применяя сии и другие многие басенные прилоги к обращениям житейския, находим мы следы, чего держаться и чего убегать долженствуем. <…> басни, сияя живо примерами действия, вливают в юных охоту с большим прилежанием вникать в оныя, и чем короче и яснее писаны, тем им памятнее и внятнее. Что касается до моего перевода, то старался я, сколько возможно, соглашать свои мысли с Федровыми»
[285].
