Заметим, что Крылов возвращает басне изначальное поучение, моралистическое назидание, то есть возвращается к истокам жанра, при этом широко включая в свой текст просторечия, используя живые разговорные интонации. Как начинается басня «Ворона и Лисица»?
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Вороне где-то бог послал кусочек сыру…
[294]
И вот оно, лукавство: что значит «бог послал кусочек сыру»? Не что иное, как очаровательный эвфемизм: да украла ворона сыр, и никак иначе.
А Барков? А басня Федра «Ворон и Лисица»? В точном и кратком переводе Баркова — своя прелесть, свое обаяние первоисточника. Прав был П. А. Вяземский, когда говорил, что басни Федра в переводах Баркова «и теперь еще можно читать с приятностию». Чтобы убедиться в этом, позволим себе привести еще три басни Федра, переведенные Барковым, сюжеты которых нам известны по басням Крылова.
Петух к найденной жемчужине
Попалась Петуху жемчужина драгая,
Когда в сору искал он корму, разгребая.
Сколь драгоценна вещь, да где лежишь, сказал!
О! Если бы тебя кто знающий искал;
Была бы в прежней ты чести, а мне не к стати,
Коль более всего пекуся корм достати.
Почто ж нашел, коль в том нет пользы и самой? —
Внимай, кто силы притч не знает сих прямой
[295].
Лисица и виноградная кисть
Был в брюхе у Лисы от глада зуд жестокой,
И прыгая, она на виноград высокой,
Всей силой ягод кисть старалася сорвать;
А как не удалось ей оную достать,
То с грусти отходя безщастная сказала;
Возможно ль, чтобы есть не зрелую я стала!
Кто за безделку чтет, что трудно произвесть,
Тот долженствует сей прилог к себе причесть
[296].
Волк и ягненок
Из одного ручья для утоленья жажды
Ягненку с волком пить случилося однажды:
Ягненок ниже был, а выше волк стоял.
Тогда, разинув пасть, затеял здор нахал:
Я пью; как смеешь ты мутить, бездельник, воду?
Ягненок отвечал, бояся, сумасброду:
Льзя ль статься оному, пожалуй, разсуди?
Ко мне бежит воды, а ты ведь впереди.
Опешил грубиян, как правду тут увидел;
Потом рек: Ты еще за полгода обидел.
Я в те поры, сказал ягненок, не рожден.
Да я отцом твоим злословно обнесен,
Сказал, схватил его и растерзал напрасно.
Всяк может разуметь чрез оную баснь ясно,
Как приобыкшие невинных подавлять
Умеют ложныя причины составлять
[297].
Что еще добавить к сказанному? Пожалуй, сообщить, что книга басен Федра в переводах Баркова и книга сатир Горация в его же переводах были в библиотеке Пушкина. Он их читал.
Глава девятая
Ученик М. В. Ломоносова
Что есть благодарность? — память сердца.
Константин Батюшков. Мысли
«Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным подвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом» (VII, 194).
«…С Ломоносова начинается наша литература; он был ее отцом и пестуном; он был ее Петром Великим. Нужно ли говорить, что это был человек великий и ознаменованный печатью гения? Всё это истина несомненная»
[298].
Мы позволили себе привести давно ставшие хрестоматийными суждения Пушкина и Белинского о Ломоносове, чтобы обозначить масштаб личности того, кто волею судеб стал учителем Баркова.
Напомним, что первая встреча Ломоносова и Баркова состоялась 24 апреля 1748 года в Александро-Невской семинарии. Профессору Ломоносову было поручено отобрать семинаристов, способных обучаться в университете, основанном при Академии наук. Списки прошедших собеседования и отборочные испытания (а это было в начале 1748 года) были поданы в Академическую канцелярию. Занятия в университете должны были начаться 16 мая. А 24 апреля, когда до начала занятий оставалось меньше месяца, Барков явился к Ломоносову, сказал, что во время экзаменов болел (это подтвердили преподаватели семинарии) и просил его испытать.
В апреле 1748 года Ломоносову шел тридцать седьмой год — по тем временам солидный возраст. За плечами — целая жизнь, учеба в Славяно-греко-латинской академии в Москве, в Петербургской Академии наук, в Германии. В 1745 году указом императрицы Елизаветы Петровны он был произведен в профессора. Когда Ломоносов встретился с Барковым, он был уже восьмой год женат. Конечно, Ломоносов выглядел не так, как на парадных портретах — «красный камзол, башмаки золотые, белый парик, рукава в кружевах». Но парик, наверное, на нем все же был: вряд ли на экзамен профессор мог прийти без него.
Перед Ломоносовым предстал шестнадцатилетний юноша, попов сын, полный решимости изменить свою судьбу. Ну что же, ведь некогда и он, Ломоносов, девятнадцатилетний сын крестьянина-помора, движимый желанием учиться, из Архангельской губернии с рыбным обозом отправился в Москву. Конечно, стремление к наукам всегда похвально. Ломоносов посвятил наукам и их поистине всеобъемлющей пользе для общества панегирик в «Оде на день восшествия на всероссийский императорский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елизаветы Петровны 1747 года»:
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде:
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покои сладки и в труде
[299].
Надежды на дальнейшее развитие и процветание наук в России Ломоносов возлагал на молодежь:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать
[300].
Быть может, экзаменуя Баркова, Ломоносов увидел в нем «быстрого разумом» будущего ученого. Что же касается Баркова, то он, может быть, читал оду Ломоносова, изданную в том же 1747 году. Возможно, его вдохновили стихи о науках и о молодежи, которая может и должна науками успешно заниматься.
