Сегодня разреши свободу нам тисненья,
Что завтра выйдет в свет: Баркова сочиненья (II, 366).
В тексте «Послания цензору» названы «шутливые оды» Баркова. Заметим: оды его — «шутливые». Для Пушкина это непристойная, но всё же шутка. Истинный цензор, по его мнению, «живой поэзии резвиться не мешает» (II, 112). К тому же бесцензурные сочинения не менее известны, чем те, что прошли цензурный контроль и были напечатаны. Небезынтересен контекст, в котором появляется в «Послании к цензору» имя Баркова:
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —
Осмеивать Закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем почему,
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали (II, 113).
Текст Пушкина, на наш взгляд, позволяет отнести шутливые оды Баркова к тем сочинениям, которые высмеивают нравы. Честь же осмеивания закона и правительства Пушкин отдает Радищеву, «рабства врагу», и самому себе, автору вольнолюбивых стихов, эпиграмм на царя и его приближенных. Впрочем, возможно, в «Послании к цензору» Пушкин рядом с Радищевым и Барковым назвал своего дядюшку-поэта, В. Л. Пушкина, творца непечатной, но чрезвычайно популярной поэмы «Опасный сосед», где есть и остроумная литературная полемика, и живописное бытописание, и сатира на нравы.
Каким образом «Послание к цензору» связано со стихотворением «Поэт идет — открыты вежды»? Думается, темой свободы. В «Послании…» это свобода печати. В стихотворении — свобода творчества. Свобода — одна из главных духовных ценностей Пушкина: политическая свобода, свобода личности, свобода творчества. В повести «Египетские ночи» Чарский, образ которого во многом автобиографичен, дает импровизатору важную для него самого тему импровизации:
«— Вот вам тема, — сказал ему Чарский: — поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением» (VI, 349).
Позволим себе привести стихотворение — импровизацию итальянца полностью:
Поэт идет — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его.
«Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет».
— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон,
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросись ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего (VI, 250).
А теперь сравним тексты Пушкина и Баркова.
Пушкин:
Поэт идет — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его.
Барков:
Пошёл бузник — тускнеют вежды,
Исчез от пыли свет в глазах,
Летят клочки власов, одежды,
Гремят щелчки, тузы в боках.
«Ода кулашному бойцу» (81).
Ну и что? Идентичная рифма вежды — одежды. Быть может, это просто культурная память Пушкина, которая дает о себе знать? Быть может. Но возможно и то, что на уровне подтекста Барков таким образом включается в пушкинский текст. Барков, свободно выбирающий темы своих стихов, — один из участников «сладостного союза», связующего поэтов, чуждых по судьбе, но родню по вдохновенью, союза, который объединяет Пушкина и Баркова.
Здесь можно было бы и закончить главу и книгу. Но еще одно, на наш взгляд, небезынтересное наблюдение. Барковская рифма, ставшая рифмой пушкинской, отозвалась в грациозном стихотворении Михаила Кузмина «Прогулка на воде», впервые напечатанном в 1908 году:
Вся надежда — край одежды
Приподнимет ветерок,
И склонив лукаво вежды,
Что же нам остается? Разве что признать правоту великой Анны Ахматовой:
Не повторяй — душа твоя богата —
Того, что было сказано когда-то,
Но, может быть, поэзия сама —
Одна великолепная цитата
[378].
Заключение
…вот сейчас, сейчас
Все кончится, и автор снова будет
Бесповоротно одинок, а он
Еще старается быть остроумным
Или язвит, — прости его Господь! —
Прилаживая пышную концовку…
[379]
«Прилаживать пышную концовку» к нашей книге не хотелось бы.
Если мы сумели убедить благосклонного читателя в том, что Барков лучше своей репутации, то будем считать свою задачу выполненной.
Поначалу Барков был для нас лишь тенью, но постепенно стал обретать живые черты.
Обаяние личности нашего героя при всех его грехах (а кто без греха?), его несомненный поэтический дар, обширные знания, потрясающая работоспособность заставляют нас всматриваться в его портрет, вчитываться в его сочинения и переводы, обращаться к отредактированным и изданным им книгам.
Значит ли это, что мы поднимаем Баркова на пьедестал классической литературы? Нет, конечно. Но его веселое матерное слово сказалось в литературной полемике его времени, отозвалось в тексте русской классики. И если Баркову отдавали должное Новиков, Карамзин, Пушкин, отдадим ему должное и мы.
