– Все, – киваю и отправляю окровавленную салфетку в окно, даже не на секунду не сомневаясь, что мои слова поддержки сейчас будут лишними. – Поехали домой.
В тишине. Без навязчивой музыки, растекающейся по салону, без ее всхлипов и моих болезненных вздохов, без разговоров о том, каким по счету стало это предательство в ее жизни. Потому что тишина необходима: ей, чтобы мысленно проститься с подругой детства; мне, чтобы понять, почему даже саднящие костяшки пальцев, оцарапанная скула и лишь чудом избежавший перелома нос, волнуют меня куда меньше, чем привалившаяся лбом к стеклу Щербакова…
Глава 32
Я не знаю, который сейчас час. Время будто остановилось, оборвалось, обозначив свое нежелание передвигать минутную стрелку жутким цокотом торопливых Ленкиных шагов по асфальту. Уверенных шагов, ведь догоняя петляющую по тротуару Астафьеву, подруга даже ни разу не обернулась. Не сбавила ход, замерев под моргающим фонарем, и не предприняла попытки разглядеть сквозь тонировку мою онемевшую от боли потери фигуру… Просто ушла, опережая июльский ночной ветерок и неспешно ковыляющих прочь посетителей «Нулевого километра», тем самым подписавшись под каждым брошенным Снежаной словом. Правдивым, но от этого как-то не легче, ведь истина оглушает – я вновь недостаточно хороша, и мне вновь предпочли кого-то другого…
Быть может, все дело в этом месте с таким символичным названием? Оно проклято, и плевать, что эта черная дымка разочарования избрала лишь мои плечи, чтобы осесть на бархатистой коже. Нулевой километр – чертова точка на карте, от которой паутиной расходятся тысячи извилистых дорог, и какую бы я сейчас ни выбрала, дальше пойду одна. Воистину обнулилась, ведь кроме пустоты внутри я сейчас ничего не чувствую…
– Поехали домой, – даже голос Максима не будоражит кровь, ведь она только что свернулась в венах от яда предательства. Забила сосуды и стала похожа на дождевую грязь, что расплескивают ботинками помятые байкеры, кажется, вовсе не стесняясь своих опухающих от гематом неприятных лиц.
Словно сломанная неаккуратным ребенком кукла послушно пристегиваюсь ремнем безопасности и упираюсь лбом в холодное стекло. Может, мне это только кажется и оно вовсе не обжигает кожу, но надолго меня хватает:
– Развернись. Нам нужно в больницу, – и еще неизвестно, кто в этом нуждается больше: сердце сжалось до размеров грецкого ореха и настойчиво рвется прочь из моего тела, царапая горло своей сухой скорлупой. И пусть я знаю, что ни один медик не сумеет его оживить, не заставит забиться как прежде, у Бирюкова еще есть шанс:
– Вдруг у тебя сломан нос.
– Нет, – бросает беспечно, а я мечтаю отыскать фонарик в бардачке, чтобы досконально изучить его слегка разбухшую переносицу. Все равно красивую, даже несмотря на небольшое рассечение прямо по центру…
– Откуда такая уверенность?
– Богатый опыт, – криво ухмыляется, но все-таки сворачивает с дороги, теперь петляя по заставленным машинами дворам. – Поверь мне, будь он сломан, даже ты бы это сразу заметила. Так что обойдемся без снимков.
– А голова? – стою на своем, прекрасно помня, как здоровяк в кожаной жилетке умудрился пару раз заехать по ней своим большим похожим на булыжник кулаком, и неодобрительно щурюсь. – Езжай, я все-таки твой начальник и следить за здоровьем своих сотрудников моя святая обязанность.
Все просто: человек так устроен, что наложи он тысячи вето на встречи с родными, миллион раз прокляни свой генетический код, в тяжелую, горестную минуту он все равно вспомнит о матери.
Наверно поэтому, проводив взглядом спину Макса, скрывшегося в рентген-кабинете, я пихаю в пересушенную антисептиками ладошку врача слегка измятую купюру. Поэтому крадучись, как вор, следую за белым халатом, держа в руках перепачканные туфли, и юркаю в палату, благодарно кивая прикрывающему за собой дверь травматологу. Упираюсь затылком в кафельную плитку, пропахшую хлоркой, и стараюсь не шевелиться, наблюдая за мирно спящей Лидой.
В это мгновение я уважаю ее куда больше, чем еще пару часов назад: она хотя бы не пыталась юлить и не разыгрывала спектакль, имитируя любовь, которой не было и в помине. Не поддерживала меня, не смеялась заливисто в трубку, вспоминая яркие моменты из детства, и, отправляя в Столицу, не давала пустых обещаний звонить время от времени… Может, поэтому ее уход для меня не был таким болезненным? Не выкручивал руки и не заставлял раз разом биться головой о больничную стену, как это происходит сейчас?
У меня никого не осталось. Не осталось ни одного человека, с кем я могла бы быть откровенна, перед кем не пришлось бы выдумывать небылицы, умело прикрывая благополучием свою совсем не безоблачную жизнь.
Так будет с каждым, верно? Сначала она, теперь Соколова, предпочитающая дружбе с порочной охотницей за богатеями раздобревшую на домашней выпечке соседку… Также будет с детьми, которым просто не найдется места в моей неправильной жизни: Ярик, возможно, уже не станет бросаться яблоками, но и на простое «пока» никогда не найдет в себе сил, Ленка спрячет брезгливый взгляд за толстыми стеклами купленных мной очков, а Айгуль молча кивнет, тут же спрятавшись в комнате со своим облезлым котом. Это лишь дело времени и чем дольше я позволяю себе к ним привыкать, тем тяжелее перенесу расставание.
– Юлька? – вздрагиваю, вскидываясь на звук хриплого женского голоса ,и отчаянно хочу податься вперед… Прижаться к ее груди, и выплакать все слезы, что туманят глаза, заставляя металлическую кушетку расплываться… Упасть рядом с ней и спросить, почему все к кому я тянусь в конечном итоге выбрасывают меня на обочину, почему не проходят проверку расстоянием, легко находя мне замену? Почему я до сих пор не научилась улыбаться, смотря вслед предателям, а она так ни разу и не произнесла это заветное слово «прости»? Спросить и ощутить на своей спине поглаживание теплых родных ладоней…
– С Жорой что? В милицию забрали? – только глупо ожидать чего-то подобного от основоположницы странной человеческой традиции открещиваться от меня, как от прокаженной. – Не молчи!
– Хорошо все, – сглатываю, и теперь еле держусь на ногах, прибитая осознанием собственной глупости – зачем я пришла? Зачем стою здесь, разглядывая ее заспанную физиономию и почти не сопротивляясь алкоголю, до конца не выветрившемуся из крови, мечтаю найти успокоение в материнских объятиях? Зачем, если, по сути, мы с ней чужие?
– Хорошо. Жора твой на работе.
– А дети?
– Спят. Наверное… Лида, – обращаюсь к ней еле слышно и теперь прочищаю горло, удерживая на языке те вопросы, что ей, как матери, никогда не задам. – Мне нужно в Москву. Твой лечащий врач этого не одобряет, но я думаю, что тебе пора возвращаться.
Иначе я потеряю последнее, за что еще стоит держаться – Руслана, с которым всегда все предельно ясно и ножа в спину ждать не приходиться. Ему мою душу никогда не задеть.
– Заплачу медсестре, чтобы она ставила тебе капельницы на дому и, возможно, пару недель помогала по хозяйству.
