Жаль, что приходит он не сразу, позволяя памяти сотню раз события сегодняшнего вечера воскрешать. И скандал этот, и наш безмолвный поединок взглядами с Леонидом Ефимычем: он меня за грудки рубашки схватил, я, не уступая, плотную вязку его свитера в кулаке смял. Вспоминаю, и только сейчас задумываюсь: а если б Стешу любил, позволил бы себе такое или подбородок опустил и вину признал, в извинениях рассыпаясь? Впрочем, теперь уже поздно анализировать. Тем более что Щепкину это даже понравилось:
– А зятёк — то не тюфяк, как предыдущий… Ну что ж, Стеш, одобряю!
Чем вам не показатель? Мы после склоки той даже на брудершафт пили, поцелуй неуклюжими объятиями заменив. Видел бы нас мой отец – со стыда сгорел.
– Нет. Не могу я на полу… – неужели, до сих пор не легла?
– Я тоже. Так что выбора у тебя нет, – наконец-то! А то эта возня утомляет похлеще, чем дешевая водка, которую я благодаря новым родственничкам сегодня дегустировал. Впечатление так себе, но пить можно.
– Не переживай. Поспим по-товарищески, даже одеяла разные возьмем. Я вон, пледом укроюсь, а ты под своим спи. Стеш, – шепчу, когда девушка все-таки рядом ложится, предварительно свет погасив, и в одеяло это, как в кокон, замотавшись. – Хороший у тебя отец. Правильный.
Побуянил, конечно, не без этого, но в целом его понять можно. Все-таки дочь родная, а такие вещи за спиной его вытворяет.
– Только пить я с ним больше никогда не буду. Боюсь, до юбилея своего не доживу.
Жена моя ухмыляется, ни слова не обронив, а я со спокойной душой, веки смыкаю. Ну все, теперь можно и о здоровье подумать, а то тело ватное, да и голова уже ощутимо побаливает…
– Гриш, – слышу шепот, но даже обернутся не в состоянии. Ну что еще? Ведь решили уже проблему нашу: я, как джентльмен, на самый край подвинулся, чтоб ненароком рукой или ногой своей недотрогу эту не задеть, а ей все не спится!
– Ты все-таки встань, – еще и песню старую завела! – На минутку.
– Зачем это? – в третий раз ночником щелкаю, и с трудом на локтях приподнимаюсь, блондинку эту, что грустно вздыхает, изучая. – Нормально же лежим!
– Знаю. Просто, – губу закусывает, а я уже недоброе чую. Что-то явно не так, раз она нещадно краснеет и взгляд свой к окну отводит. – Просто мне нужно постельное перестелить. Если не сделаю этого, не усну.
Вот оно как…
– Постельное? – и зачем переспрашиваю, если и так расслышал, не знаю. Но глядя в глаза ее голубые, болью такой очевидной раскрашенные, как-то спорить уже не хочется. Нетрудно ведь, что мне стоит?
Я встаю, нетвердой походкой к стулу бреду и, неуклюже в него рухнув, диву даюсь: я-то думал она на новый комплект его заменит, а тут такое. Простынь с матраца стягивает, вытряхивает хорошенько и на место кладет. Потом за наволочки принимается, то же самое и с пододеяльником проделывает, а через минуты две добро мне дает, предварительно свою половину заняв. Ну и что это было? Ерунда какая-то! Ни логики в этих действиях, ни прока никакого не нахожу.
– И зачем?
– Надо так, – а она и не думает объясняться. – Спи. Я от тебя сегодня устала.
Глава двадцать восьмая
Стеша
Проклятые иголки! Чертово ОКР! Еще и папа с этим незапланированным визитом, будь он неладен! Полночи от стыда сгорала и только под утро заснуть смогла. Даже снов никаких не видела, и стоило чужой руке на мою талию скользнуть, вверх по животу дорожку очертить и ладонь на груди устроить, как сна моего как не бывало! Вот и отдохнула!
– Ай! Больно ведь! – зато запомнит, чьи прелести наглаживать строго-настрого запрещено. На часы взгляд бросаю и тут же на мужа его перевожу.
– А нечего меня ощупывать!
Гад такой! А еще ведь и мне мозги запудрить умудрился. По-товарищески, говорит! Страшно представить, на какие непотребства он бы отважился, будь я посговорчивей. Вон, кожа до сих пор горит, словно воска расплавленного на нее накапали.
– Да было бы, что там щупать! Тоже мне… Много я спросонья понимаю?
– А меня это не волнует! Я ведь к тебе в штаны со сна не лезу, – не уступаю ему, и если быть честной, понять не могу, по какому праву он, вообще, злится? Глазами своими серыми на меня зыркает, словно не он, а я границы дозволенного нарушила. Или не привык, что женщины от ласк его тумаками обороняются? Так пусть этот день в календарь внесет – я под футболку к себе кому попало лезть не позволю. Смысла нет. Закоренелого холостяка мне исправить не под силу, а размениваться я не привыкла.
– Только попробуй еще раз…
– Да больно надо. Ложись уже, начало шестого только. Еще спать да спать.
Ладно. Хочется, конечно, высказаться, ведь от поведения супруга я не в восторге, но в такую рань, когда еще и родители за стенкой, не до скандалов. В потолок пялюсь и никак отключиться не могу.
Теплый он. Как прижался к моей спине, ногу свою на бедро мое закинул, да в объятья эти сгреб – даже душно стало. Может, зря я его так… Глядишь, и вышло бы чего?
– Прости. Я забыл, что тут ты…
А не забыл, не полез бы. Так что я все верно сделала. Страшно представить, как бы он разочаровался, проснись чуть позже, когда и свернуть уже неудобно. На бочок укладываюсь и горько улыбаюсь собственным мыслям. А ведь он всех моих обаял: папа покричал-покричал, да проникся, наслушавшись Гришиных сказок, а мама трижды в щеки его расцеловала. Смачно так, что и отпечаток помады на них остался… И чего мне так не везет?
– Ты это, прости. Не стоило мне тебя щипать, – признаюсь, пыл свой поумерив, и заслышав тихий мужской смех, и сама веселье перенимаю. И плевать, что не нравлюсь, дружбу ведь никто не отменял.
– Испугалась. Я же, кроме Борьки, ни с кем постель не делила, – а он четыре месяца назад ее навсегда покинул. Исчез, а я так к одиночеству этому привыкла, что и непонятно уже, как кого-то к себе подпускать. Оттого какая-то часть меня и обрадовалась, узнав, что ни об очаге семейном, ни о детях, Полонский не мечтает. А значит, и покорять его смысла нет.
– И зря. Жизнь ведь продолжается, – смотрит на меня Гриша по-доброму. Не злится больше и даже брови хмурит притворно, поспешно добавляя:
– Только не сейчас. У нас строгие правила, не забывай.
Теперь вдвоем молчим. Он глаза закрыл, но явно уснуть не может, а я все так же взором по комнате гуляю. Бывает же такое: два посторонних друг другу человека, а молчать вместе до того комфортно, что стоит ему тишину нарушить и меня досада пронзает. Не потому, что вопросом меня смутил, а потому что так хорошо мне рядом с кем-то уже давно не было.
– Стеш, ты зачем постель перестелила?
Признаться? Если уже все увидел, чего тумана нагонять?
– Из-за расстройства своего, – комок сглатываю и горло прочищаю. – Боюсь, что где-то в простынях иголка затерялась.
