– Стеш, кажется, твой пожаловал! – причем поступки его доказывают, что даже рассказ мой о том как Борьку закидонами своими кошмарила, не напугал! Ведь, и правда, под окном его внедорожник припаркован!
Гриша
Дожил ведь, черт меня побери! Раньше сам от баб бегал, а теперь миниатюрную блондинку догонять приходится! Как в квартиру зашел, как понял, что ни шороха в тишине этой не раздается, сердце от ужаса к горлу подскочило! В спальню Стешину прям в ботинках бежал, ни на мгновенье не задумавшись, какой нагоняй она мне за эту выходку устроить может. Надеюсь, натоптал несильно. А то хоть и улыбается жена, в родительскую квартиру меня впуская, а вот смотреть, как она на ночь глядя примется паркет натирать, неохота.
– Ну и напугала ты меня! Думал все, в бега подалась! – куртку на тещино пальто вешаю и резво от обуви избавляюсь. – Чего телефон отключила?
– Сел, – жена беспечно плечами пожимает, а я глаза к потолку возвожу. Сел! Да я чуть инфаркт не получил! Ведь пусть Ромка и утрирует, а что ожидать от Стеши чего угодно можно, я согласен. И без ножа всякого мне душу разворотит! – Я с Синичкиной позанималась и решила здесь на ужин остаться. Ты, кстати, ел?
Ага, разве что только в мечтах. И то, когда удавалось Стешин образ из мыслей хоть на минуту прогнать. Еще и мальчишник этот… На кой черт с ним столько возни? Будто после брака у тебя на друзей времени не останется!
– Нет. Голодный как волк, – признаюсь, а Ольга Ивановна, что из кухни разговор наш явно подслушивала, уже зазывно кастрюльками гремит, ароматом подливки мой желудок дразня.
– Я уже на стол накрываю! Ты пока, Стеша, мужу квартиру покажи! Альбом школьный или картины свои! А отец, – тестя силой с кухни выталкивает, – за огурчиками моими в гараж пока сбегает! Они с картошечкой хорошо идут!
Ну вот! Я везунчик. Удивляюсь немного, когда Щепкина покорно кивает и добровольно ладошку мою в свою руку берет, но виду стараюсь не подавать. Родители все-таки блюдут – Леонид у вешалки возится, спину мою взглядом буравя, а хозяйка нет-нет да фартуком своим в проходе мелькнет.
– У нас тут не хоромы. Так что долго экскурсия не продлится, – а блондинке хоть бы что. Что ж за волшебник этот Снегирев, если к вечеру ее словно подменили? – Вот моя спальня.
И, правда, маленькая. Метров десять комнатушка, не больше. И что удивительно, на полке, что над диваном висит, куча пустых фоторамок. Наверное, Борискины карточки повытаскивала, чтоб глаза не мозолил и лишний раз болячку ее не бередил. В углу старенький мольберт стоит, у окна стол еще советскими рабочими изготовленный, за которым Стеша наверняка уроки делала, а теперь и сама школоту учит.
– Гриш, – я с интересом безделушки разглядываю, а она, дверь прикрыв, робким голосом меня отвлечься просит. – Я и вправду сбежала.
Вот те на…
– Подумать хотела, что нам теперь дальше делать.
А что думать-то? Жить. А там пусть время рассудит, стоило начинать или так, только зря дружбой своей едва зародившейся рискнули. Альбом, который без спросу листать принялся закрываю, и руки в карманах брюк спрятав, теперь только на Стешу смотрю. Спокойную такую, уже ставшую настолько привычной, будто всегда в моей жизни присутствовала.
– И что надумала? – стараюсь эмоций своих не выдать и радуюсь, что стены тонкие шум телевизора с зала не заглушают. А то дробь барабанная, что где-то под ребрами раздается, непременно меня с головой бы выдала.
– Еще и сама не поняла. Наверное, для начала заставлю себя хоть немного повзрослеть. А то уже и брак за спиной, а я как девчонка какая-то краснею, – смех ее пусть и сдавленный, нервный, меня насквозь прошибает. В глаза ясные как завороженный смотрю и пусть непривычно самому такие разговоры вести, а радуюсь. Ведь добрый знак.
– Рудольф Геннадьевич мне сегодня сказал, что больные ОКР люди нерешительные. И я с ним в этом вопросе согласна. Я сотни доводов самой себе привела, чтоб от тебя подальше держаться, и столько же, чтоб шанс дать.
Мудрено очень. Вроде куда подальше не послала, а можно ли, наконец, в объятья ее сгрести – ответа не дала. Бровь вопросительно приподнимаю, а она смущенно глаза к полу тупит, руками себя за плечи обхватив. Знала бы, как я сейчас ее ладошкам завидую!
– Ты знал, Гриша, что Леонардо ди Каприо с детства таким же неврозом страдает? Он к трещинам в асфальте неравнодушен. А Дэвид Бекхэм помешан на чистоте, поэтому прежде чем расслабиться порядок на полках наводит. Дениэл Редклифф в детстве ритуал для выключения света выработал, а Меган Фокс в ресторан со своими приборами приходит…
Что к чему? Мне-то какое дело до этих звезд? Так что за справку, конечно, спасибо, но не мешало бы уже что-то внятное сказать!
– Так вот: у одного Оскар, другой в историю мирового футбола вошел, третьего весь мир знает. Он же Гарри Поттер! – теперь смеется куда искреннее, и от стены, к которой привалилась, отпрянув, первый неуверенный шажок в мою сторону делает. – А у меня будешь ты. Если еще не передумал, конечно…
Робко ладошку свою к щеке моей тянет, а я дышать боюсь. Чтоб не спугнуть, ведь мне впервые в жизни даже сказать нечего. Оглушен.
Глава сороковая
Стеша
Вот говорят, что все новое, это хорошо забытое старое, а с Полонским поговорка эта совсем не работает! Все, что Борьке во мне нравилось, на него как-то иначе действует…
– Я сам могу, Стеш! – даже злится, когда я в третий раз за сегодняшний день ему угодить пытаюсь. С утра кофе в постель принесла, стоило ему заикнуться, что никак проснуться не может; днем торопливо рубашку настирывала, чтоб высохнуть к вечеру успела, а сейчас пытаюсь узел галстука освоить. Безуспешно. Зайцев же отродясь ничего подобного не носил…
– Что ты вечно суетишься?
А как иначе-то? Разве мужчинам не это надо? Они ведь как дети, и если вниманием обделишь, непременно настроение свое плохое на тебе выместят. На собственной шкуре проверено. Так что лучше как фее по квартире порхать, тем более, если ты и ростом не вышла, и кучей комплексов поросла. Чего доброго, передумает, а я вроде как только к такому вот Грише привыкать начала…
– Я просто хотела помочь…
– А по-моему, выслужиться. Стеш, я взрослый мужик. У меня есть две руки, которыми я сам неплохо галстук завязываю и кофе себе варю. И то, что ты в спальню мою переехала, вовсе не значит, что теперь как со списанной торбой со мной носиться надо. Давай как раньше, ладно? Разве что под одним одеялом.
Ага. А еще с поцелуями, разговорами о прошлом и будущем и моими плавками на змеевике в ванной, которые теперь необязательно в комнате на батарее сушить. Все равно увидит, не сегодня, так завтра.
Обиженно губы дую, но тут же в руки себя беру. Рано еще для скандалов, я вроде как собираюсь роман этот на всю жизнь растянуть. И на прежние грабли наступать не намерена: никаких причитаний и уборка по-прежнему только по воскресеньям! А если почувствую, что вновь во мне голодный до пропахшего белизной воздуха зверь просыпается, собственноручно себя наручниками к кровати прикую. Глядишь, и остальные ритуалы из моей жизни сгинут. Как иголки эти, про которые я лишь под утро вспомнила, когда довольная и ласками Гришиными разнеженная, на кровати потянулась. Потянулась, да так и замерла, с руками, над головой вытянутыми. Хорошо хоть Полонский кричать не стал и даже убедить как-то сумел, что пододеяльник снимать необязательно. Достаточно будет простынь вытряхнуть. А это какой-никакой, а прорыв.
