- Баб Зоя? - вскрикиваю удивлённо и прижимаю руку к груди. Она же древняя совсем, для неё даже вывих опасен. Господи, даже не знаю сколько ей лет: девяносто или уже многим больше?
- Ага, её на скорой в область увезли. А куда мне со всеми этими баулами? Пришлось с пересадками к тебе мчаться.
Ясно. Только одного это не объясняет:
- И всё равно, разве так сбегают?
- Сбегают. Вот ты бы меня отпустила, вывали я это на тебя? - я морщу лоб, а сестра понятливо кивает. - То-то же. Со мной бы попёрлась, чтоб за ручку держать, пока надо мной тут персонал колдует. А я так не хочу, Вась. Это я болею, не вы. Да и признайся я сразу...
- Что? - сбрасываю кроссовки и сажусь в позе лотоса на казённую койку, терпеливо ожидая, когда же она продолжит. И зачем-то плед глажу - мягкий, видно, из дома принесла.
- Ты бы не смогла меня ненавидеть. Не знаю почему, но мой диагноз на людей странно действует, всем меня пожалеть хочется... - вновь улыбается, наверняка пряча за этой улыбку целую тонну горестных мыслей, и, кажется, не собирается продолжать...
- Ненавидеть?
- Конечно. За Макса... А ты имеешь право злиться, Вась. Я сама себя столько лет корю... Дерьмовая сестра из меня вышла, разве не так?
- Так, - констатирую факт и, тяжело вздохнув, оттираю вишнёвое пятно с её пересохшей губы. - Но у меня выбора нет, так что я тебя и такую люблю.
Сейчас смотрю на неё и понимаю — пожалуй, над этими чувствами, даже обида не властна. По крайней мере сейчас, когда она укладывает свою голову на мои колени, прижимает к груди плюшевого кота (похоже Сонькиного) и, вымученно вздохнув, погружается в свои мысли. Как раньше... Только на стенах нет персиковых обоев, и кровать здесь только одна.
- Можно, я сегодня с тобой останусь?
- Нет. Ты же будешь реветь, - у меня голос дрожит, а она отвечает так спокойно, словно мы обсуждает погоду. Гладит мою коленку и прикрывает глаза от удовольствия, когда я запускаю пальцы в её мужскую причёску.
Буду. Я бы и сейчас поплакала. Да что там - завыть хочу, но вместо этого почёсываю её макушку.
- Зудит жутко. Так всегда, когда они начинают отрастать. Вась, ты меня не позорь - руки в порядок приведи. Тебе такая форма ногтей не подходит.
- Ладно, - киваю и тут же забываю об этом обещании. - Придёшь в себя и сама мной займёшься.
У нас же есть время? Его не может не быть, иначе господь бы не допустил, чтоб я оказалась здесь.
- Займусь. И с психологом договорюсь, он поможет тебе смириться, - Смириться... Я до этого и не подозревала, что одно слово способно повергнуть человека в состояние шока. - А тебе придётся смириться, Вась. Я всё равно уйду.
- Не говори так!
- Буду. Иллюзий напрасных не строй, ладно? Ты теперь не имеешь на них никакого права. У тебя Сонька, Вась. И сегодня пусть лучше она у Оксаны побудет - не хочу, чтобы она видела тебя такой.
Какой такой я даже не спрашиваю. До позднего вечера перебираю короткие прядки и умоляю свои руки запомнить эти ощущения. Кто знает, как долго я смогу их касаться?
Максим ждёт в машине. На часах начало одиннадцатого, но спрятать мою печаль не под силу ни сумеркам, ни приглушённому свету в салоне. По крайней мере, Некрасов замечает её сразу: включает радио, намеренно делая погромче, тем самым отрезая нам возможность поговорить. Я ведь не смогу сейчас, потому и пялюсь в окно, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
Так и едем, каждый раздумывая о своём. Я пытаюсь осмыслить случившееся и попытаться принять мысль, что рано или поздно нам с Верой придётся расстаться, а он… Может, гадает, как будет справляться с Сонькой, когда её матери не станет? Прикидывает, сможет ли взвалить все заботы на себя или предпочтёт роль воскресного папы? Кто знает...
Господи, а как буду я? Мне ведь Веру никогда не заменить: она ласковая - я терпеть не могу сюсюканий; она ответственная, а я порой забываю оплатить квитки; она мама, а я суррогат. С виду женщина, а на деле - пустая упаковка…
-Это Кольки Пирогова квартира, - спустя сорок минут молчаливой езды, мы оказываемся в парадной старой многоэтажки.
Максим проворачивает ключ в замке, протянутый хмурой консьержкой, а я устало приваливаюсь к стене, дожидаясь, пока он поборет охранные механизмы. Гляжу на одиноко покачивающуюся лампочку и зябко кутаюсь в джинсовку. И так всю минуту, пока замок, наконец, не щёлкает, дверь со скрипом открывается и ноздри щекочет застоявшийся воздух. Сыростью пахнет.
- Он уехал пять дней назад. Моряк, служит на огромной посудине.
И семьи у него нет. Это невооружённым глазом видно. Комната всего одна, мебели кот наплакал, заляпанное окно прикрыто безвкусной шторой. Ни занавески вам, ни цветочных горшков. Впрочем, я тоже цветы не держу… Боюсь, что в один прекрасный день я обнаружу лишь высохшие стебельки, сиротливо торчащие из серой земли.
-Ты первая в душ? Я пока нам ужин приготовлю. Мы же, кроме оладий, ничего сегодня не ели.
И неудивительно: Новиковы мучились похмельем, позабыв и дальше придерживаться образа радушных хозяев, а я слишком торопилась добраться до Веры, чтобы пустить Максима к плите. Знала бы, какую правду узнаю, начала торопиться бы куда раньше. Года три назад, когда сестра осталась один на один со страшным диагнозом и плачущей дочкой на руках.
-Как хочешь, - касаюсь чёрно-белого снимка незнакомой женщины, и, устало вздохнув, растираю щёки, на которых не осталось ни грамма косметики. Её слезами смыло. - Хотя я не голодна, меня Вера соком напоила. С мякотью.
-Поесть всё равно нужно, - Максим подходит ближе, но коснуться всё же не решается.
Подальше от соблазна, прячет руки в задние карманы брюк и рассматривает меня тяжёлым взором. Лоб хмурит и желваками играет... А я думаю: хочу ли, чтобы он меня обнял? Теми же пальцами, которыми срывал одежду с чужого тела? Или коснулся губами виска, невесомо, будто случайно, а после зарылся лицом в моих растрёпанных волосах? Думаю, думаю, не отводя глаз от когда-то предавшего меня человека, и жутко краснею, ведь рождённый в голове ответ не поддаётся логике. Наверное, всё дело в отчаянии, что скручивает меня, заставляя душу кричать от боли.
-Вась…
