– Заведёшь? – и сама кутаюсь в палантин, укрывший и плечи, и шею, и раскрасневшиеся от стужи щёки, да прячу улыбку, находя в угрюмой физиономии брата всё большее сходство с эскимосом: глаза узкие, немного опухшие от недосыпа, а ресницы белые-белые. Как и опушка капюшона, наброшенного на голову в напрасной попытке согреться.
– И не подумаю. Тебя на первом же повороте занесёт.
– Не занесёт, я же аккуратная…
– Аккуратная! Сань, я сам еле добрался, а на твоём драндулете дорога одна – в морг.
Отлично! Словно не сядь я за руль, меня ждёт другой исход! Либо околею, взывая к его человечности, либо паду жертвой озверевшей Танюхи, не постеснявшейся перейти на матерный русский в нашем с ней последнем разговоре…
– Ну, Вань, – потому и канючу, повиснув на локте непреклонного родственничка. – Выручай. Сегодня отстреляюсь, а завтра к тебе. И датчик заменишь, и свечи и какое-то там реле!
– Бензонасоса, – сообщает, выныривая из плена вязаного шарфа, но к моему сожалению, соглашаться не спешит. – И не проси. Ключи давай, а сама на такси.
И почему такой упёртый? Ни сострадания, ни даже малейшего намёка на желание помочь ближнему. Лишь прямая спина и взгляд колючий, как этот кусающий щеки мороз. Словно всё детство бабушкину болтовню о милосердии он пропускал мимо ушей, что, впрочем, вполне возможно, иначе бы не стоял сейчас истуканом, а уже взялся за дело, спасая и младшую сестру, и разваливающуюся на глазах память о нашей бабуле.
– Вот убьёт меня Пермякова, ты будешь виноват. Ещё и перед родителями краснеть придётся, что бросил меня на растерзание тигрице!
А за Танькой не заржавеет – я всю неделю отлынивала от помощи в приюте, тратя всё свободное время на своего Незнакомца. То в больницу нужно, то в магазин за вещами первой необходимости, то ту же Герду излечить от последствий её затянувшегося ожидания. А после, когда на город уже спускаются сумерки, обязательная проверка почты и посвящённых собакам пабликов. Безрезультатная проверка, ведь от двенадцати питомников мы получили отрицательный ответ, а на пост о породном клеймёном стаффе пока реагируют лишь мошенники.
– С чего ей тебя убивать?
Закатываю глаза, взирая на недотёпу, уже закрывшего капот моей ласточки и всерьёз вознамерившегося укатить восвояси, и зло бросаю в широкую спину очевидные вещи:
– С того, что к восьми я обещала ей быть на Заводской. Пермякова уже неделю в одиночку обслуживает нашу ораву, – а это не так уж и просто с точки зрения энергозатрат. Тем более, когда, оттрубив смену в парикмахерской, берёшь клиенток ещё и на дом, всерьёз вознамерившись в новогоднюю ночь одарить игрушками семерых племянников. А она вознамерилась, поверьте, потому и пашет как лошадь, с трудом совмещая работу в салоне, приюте и… личную жизнь.
– Таня из-за меня три свидания отменила! У неё только жизнь начала налаживаться, ухажёр приличный выискался, а тут мы… Вера укатила в Питер к дочери, Яна и Света свалились с ротовирусом, а я, – припоминая, как он отнёсся к моему желанию спасти «бомжа», прикусываю щеку, на мгновение осекаясь. – А я с найдёнышем своим вожусь. Вот Таня и топит одна. Вань, ну, правда же, прибьёт, ты её знаешь.
Застыл брат. Не оборачивается, но ни водительскую дверь открывать не спешит, ни прятаться дальше от стихии в широком вороте серого пуховика – словно и не ощущает порывов ветра. Руку устроил на крыше автомобиля и о чём-то раздумывает, пока я держу в карманах скрещенные наудачу пальчики.
– Вань, ну пожалей меня. Устала за эти дни, сил нет. Ещё и подругу загрузила… Пошамань, а? Тебе ведь раз плюнуть!
Лучший в городе автомеханик и не пытайтесь переубедить – иной раз моей старушке одного его взгляда достаточно, чтобы вновь знакомо зарычать. Да и не только моей: попасть в его автосервис желающих много, ведь по большому счёту Ваньке чихать кого реанимировать – отечественную жестянку или нашпигованного электроникой иностранца. Потому и процветает: пока я ломаю голову, как удержать своё дело на плаву, его бизнес медленно, но верно идёт в гору. К весне ещё один бокс откроет.
– Нет, – а мне помогать не станет. – Садись давай, отвезу тебя к твоей Пермяковой. И на этом всё. Ключи отдашь, я двенашку в обед в гараж загоню. И пока не приведу в порядок, ходи пешочком.
Чёрт, и разубеждать смысла нет. Как и пытаться завести разговор, который не клеится сразу, едва я открываю рот.
– Не гунди ладно? Башка трещит.
Приплыли. Сижу, обиженно покусывая нижнюю губу и все двадцать минут, что мы добираемся до барака, проклинаю саму себя уже за то, что первой пошла на мировую. Разругались же вроде! Как ушёл в тот памятный вечер, когда в моей двушке поселился двухметровый великан, так и молчал. Ни сообщений, хотя бы с одним лишь вопросом «живая?», ни телефонных звонков, направленных лишь на то, чтобы меня вразумить.
Впрочем, мы оба с ним по части молчания мастера. Не впервой же ссориться. Три года назад, за несколько месяцев до бабушкиного ухода мы так разругались, что потом целый год демонстративно отворачивались, столкнувшись в дверях родительской квартиры. Даже на похоронах ни словом не обмолвились. Словно и не родня вовсе. Он на празднование Нового года не явился, я сослалась на важные дела и пропустила мамин день рождения. Потом, конечно, мучилась, ведь из-за нашей войны не должны страдать родители, но смотреть в наглое самодовольное лицо Вани Брагина было выше моих сил. А я была уверена, что оно наглое, ведь рассказывать о его запое мне тогда никто не спешил. Или я слушать не хотела?
Подругу жалела. Помогала ей паковать свадебную атрибутику, лично затолкала расшитое бисером белоснежное платье в коробку от старого пылесоса, ревела за нас двоих, ведь Танька свои слёзы упорно держала внутри. И до сих пор держит, знаю. И роман их вспоминает, и счастливую подготовку к торжеству, и категоричное Ванькино нет за несколько минут до начала официальной части. Оттого и морщит лоб всякий раз, стоит мне упомянуть в разговоре имя предавшего её мужчины.
И сейчас наверняка хмурится, ведь стоит Ване затормозить перед накренившимися воротами, до этого вовсю размахивающая лопатой Пермякова застывает, напрасно силясь рассмотреть нас сквозь тонированное окно. Нужно было такси брать…
– Я свободен? – и брат смотрит, только в отличие от сжавшейся на ветру девушки, видит всё: и её раскрасневшиеся щёки, и глубокую складку, полосующую лоб, и поджатые губы, побелевшие от того, с каким усердием Таня впилась в них зубами.
– Катись. Раз уж машину чинить не стал, просить порубить дрова даже пытаться не буду.
Откажет. Потому что в последние годы это уже традиция: встречи с несостоявшейся супругой у него сведены к минимуму. Разве что в родительском доме терпит – мама в Пермяковой души не чает, потому на все семейные праздники зовёт.
– И правильно. Ухажёр вон пусть рубит. Или этот твой… Зря, что ли, ему мою куртку отдала?
И как прознал? Краснею, ведь в воровстве меня уличают впервые, и за ручку хватаюсь, предусмотрительно вложив в ладонь брата ключи от машины. А он лишь ухмыляется:
