Так и лежим. В тишине, где из звуков лишь скулёж Герды, молящей об утренней прогулке, и приглушённый стеклопакетом гомон людских голосов. О чём думает? Была бы посмелее, спросила. А так лишь жмурюсь, сжав в кулачки непослушные пальцы, вновь возжелавшие обнять его крепче, и пытаюсь расслабиться, пока мужчина выписывает вензеля на моей пояснице.
Господи, кто мне подскажет, о чём говорить? О чём вообще говорят люди наутро, когда в воздухе ещё улавливаются нотки их ночного безумия? И если не говорят, это стоит считать провалом? Очередным фиаско, коих в моей жизни уже было немало – убыточное кафе, связь с Васнецовым, сорванный юбилей брата… Пожалуй, только сожаления незнакомца мне для полного счастья и не хватало!
Приподнимаюсь на локте, наплевав, что чёртово одеяло съехало вниз, обнажая плечи и ничем не прикрытую грудь, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, интересуюсь?
– Жалеешь?
Будь я на его месте, наверняка бы жалела… Кроме меня, у него по сей день никого. Герда, подвывающая в прихожей, не в счёт… Что если проснулся и теперь мечтает об очередном ударе по затылку? Чтобы и мой образ стёрся из головы начисто?
Закусываю губу, сосредоточенно всматриваясь в серьёзное слегка помятое лицо, и выдыхаю только тогда, когда уголки его губ ползут вверх:
– Я был уверен, что это ты жалеешь. А я… Ты мне нравишься, Саш.
Так просто, словно признался в том, что питает слабость к чёрному чаю. Ложусь обратно, теперь целомудренно прикрывшись одеялом, которое для верности придерживаю ослабевшими пальцами, и таращусь в потолок. Нравлюсь…Разве так бывает?
– Это просто чувство благодарности.
– У меня? – теперь он привстаёт на локте, подпирает щеку кулаком и, усмехнувшись моей внезапно проснувшейся застенчивости, набрасывает плед на выглядывающие из-под укрытия ступни. – Поверь, отличить интерес к женщине от банального желания приласкать её в знак благодарности, я ещё в состоянии. Ты красивая, добрая, умная… По-твоему, этого мало, чтобы мужчина обратил на тебя внимание?
Да. Мише явно чего-то не хватало… Только не время сейчас его вспоминать, лучше набраться смелости и спросить в лоб:
– И что теперь делать? После… – краснею, вновь возвращаясь к обозрению потолка, и сгораю от дикого желания натянуть это самое одеяло до макушки. Чтоб не видел, какой краской пылают щёки, едва услужливая память подбрасывает кадры случившегося.
– После, – произносит многозначительно, забрасывая руку за голову, – не мешало бы позавтракать. Кашу я варить не умею, но яичницу осилю. Будешь?
Киваю, испуганно пряча лицо в ладонях, когда мой сосед решительно встаёт, тут же подбирая с пола свои боксеры, и отворачиваюсь к окну, опасаясь глядеть даже в него – вдруг рассмотрю мужское отражение? Сквозь тонкий тюль, мерцающий от расщедрившегося на лучи солнца; в прозрачном стекле, как назло, не украшенном морозными узорами? Разгляжу и буду таращиться, следя за игрой крепких мышц под загорелой кожей.
– Саш, я ни к чему тебя не принуждаю, – спустя секунд тридцать, не больше, слышу знакомый голос, но продолжаю прятаться, с замиранием сердца ловя его фразы. – Просто знай, что для меня это не было чем-то мимолётным. И дело вовсе не в том, что ты меня приютила. Меня к тебе тянет, и всё. Другого объяснения нет.
А мне, похоже, и этого объяснения с головой. Закусываю губу, не позволяя смущённой улыбке расцвести на лице, и под тихий скрежет закрывающейся двери, щипаю себя за руку. Не приснилось. И что нравлюсь ему, и что красивая… Я! По мнению бабушки слишком худая, по мнению мамы совсем помешавшаяся на бездомных кошках… Нравлюсь, даже после того как, позабыв о наставлениях бабули беречь своё целомудрие, добровольно впустила его в свою постель. Спонтанно. Бесстыже. Без единой мысли о том, для чего мне, вообще, это нужно.
Господи, стыд-то какой! Стоит остаться наедине с этими мятыми простынями, и хочется головой о стену удариться! Может, хотя бы тогда пойму, что, чёрт возьми, между нами случилось? Ведь жили же, как приятели, томные взгляды друг другу в спины не бросали… А тут на тебе – одно прикосновение (вполне себе невинное прикосновение!) к его руке и не разберёшься теперь в том беспорядке, что воцарился в душе.
Рычу в голос, дождавшись, когда мой постоялец выйдет из квартиры, утянув следом нетерпеливую собаку, и, миллион раз чертыхнувшись себе под нос, к зеркалу бреду. Всё та же: неприлично нагая, губы припухли, глаза нездорово блестят, на голове гнездо… А он говорит тянет. И говорит так, что я верю безоговорочно: взбиваю волосы, касаюсь указательным пальцем нижней губы, определённо впервые внимательно вглядываюсь в горящий взор девушки и удивляюсь – он всегда таким был или только сегодня полыхает огнём? Завораживающим, обжигающим и… удивлённым, ведь где-то на комоде настойчиво начинает вибрировать мой мобильный.
И кому не спится в такую рань? Ванька наверняка до сих пор прячется от меня в своей жутко важной командировке, родители в субботнее утро раньше десяти не встают, а у Пермяковой… У неё роман. Никакой страсти и слабости в коленках, но обороты он набирает стремительно. Того и гляди, последние воспоминания о моём брате развеяться и обаятельный ветеринар прочно обоснует в девичьем сердце. Так может и мне рискнуть? Впервые перестать думать и просто довериться чувствам?
«Ты мне нравишься», звучит в голове осипший голос незнакомца и пока палец выводит на экране ключ блокировки, надоедливые мурашки вновь устраивают забеги по моей коже – то ли от прохладного воздуха комнаты, то ли от одной мысли о том, что мой безымянный сосед вполне сгодится на роль обезболивающей пилюли… Ведь бред! За шесть лет ещё никому не удавалось заставить меня хотя бы на час забыть о Васнецове! А этот… смог.
И минувшей ночью, когда его пальцы гуляли по моему телу, и этим утром, когда брошенные обыденным тоном слова разворотили душу.
– Нравлюсь, – прыскаю, недоверчиво покачав головой, и в ожидании загрузки почтового ящика, закусываю ноготок указательного пальца. – Скажет тоже…
А стоит взглянуть на адресата входящего письма, теряю дар речи, в неверие воззрившись на текст. Сухой, одни факты, ничего личного, а по сути, целая жизнь моего незнакомца! С указанием города проживания, названием улицы, номером квартиры и полным именем его матери. Он же уверен, что Герду ему подарила мать? Ковалевская Ирина Васильевна – цепко выхватываю из строк и, с трудом поборов дрожь в руках, копирую номер её телефона, тут же вставляя его в строку набора.
– Ковалевская Ирина Васильевна, – шепчу, словно боюсь забыть, отсчитывая бесконечные гудки, и, сев прямо на пол, стягиваю с кровати мягкий плюшевый плед, чтобы тут же набросить его на плечи. Ткань тёплая, в комнате духота, а от волнения зябну. Вплоть до того мгновения, пока уха не касается хриплое:
– Слушаю.
Господи, не впервой же, а спустя две недели тщетных поисков и ожидания ответов от клубов, я с трудом умудряюсь собраться. Откашливаюсь в кулачок, зачем-то волосы поправляю, словно она может меня увидеть и осудить за этот непотребный вид, и не в силах и дальше тянуть, тараторю:
