– Доброе утро, Ирина Васильевна! Меня зовут Саша. Саша Брагина, – взволнованно, сжимая в кулачке цветастый плед. – Дело в том, что я подобрала на трассе собаку. Сука американского стаффордширского терьера. Собака породная, с клеймом…
– Герда?! – прерывает меня незнакомка и прежде, чем я успеваю вставить хоть слово, сбивчиво передаёт кому-то моё сообщение. – Слава! Слава, Герда нашлась! Буди Маришу! Девушка, – а это уже мне, сквозь слёзы и наверняка оглушительный грохот бешено скачущего в материнской груди сердца. – Это собака моего сына! Куда приехать?! Мы сейчас же… Господи, Слава! Слава, поговори сам!
Слава совсем не торопится. Слышу возню, причитания взволнованной женщины, треск от её тяжёлого дыхания и, вполне возможно, капающих на динамик слёз, и уже наперёд знаю, что придерживаться правил в этот раз не стану. Не стану просить выслать фото собаки в щенячьем возрасте, как и не заикнусь о документах, абсолютно уверенная, что попала по адресу. К убитой горем матери, плачущей от счастья уже потому, что какая-то Саша Брагина подобрала любимого питомца её пропавшего ребёнка.
И сама смаргиваю соленые капли, горячей дорожкой скользнувшие по щеке вниз и без предисловий, едва услышав сдержанное мужское «говорите», делюсь своим главным секретом:
– У меня не только ваша собака. С ней в комплекте ещё и хозяин, – и улыбаюсь, немного пьяная от чужого счастья, невольной свидетельницей которого стала этим странным декабрьским утром.
Незнакомец
У меня вся спина взмокла. На улице морозно, пусть и пригревает солнце, руки колет от холода, ведь искать перчатки я не рискнул – собака подгоняла – а от страха, что сегодня всё может закончиться, в пот бросает. Не мёрзну совсем. Тело не мёрзнет, в то время как внутри всё скованно льдом – я её потерять боюсь.
Боюсь потерять не волонтёра, не хозяйку уютной хрущёвки, а женщину, лишь раз уснувшую в моих объятиях. Хрупкую, нежную, краснеющую так часто, что без румянца на скулах она сама на себя непохожа.
А что-то подсказывает мне, что потеряю… Едва вышел из подъезда, подкурил сигарету, оглянулся на её окна и как прострелило – конец. Конец в самом начале, когда от старта и двух шагов не пройдено.
Ведь погонит она меня. Когда осознает, что натворили, когда поймёт, что после случившегося, со мной под одной крышей находиться уже не сможет. Да и кто бы смог? Как прежде уже не будет, а чтобы по-новому – я не тяну. Ну, какой из меня ухажёр? Ни кола, ни двора, ещё и мозги набекрень. Хорош жених, твою мать!
Сплёвываю на землю прилипший к губе табак и болезненно морщусь – вон, сигареты и те на её деньги куплены. Так на что надеяться? Пусть она и другая, ни на кого не похожая, но ведь женщина. А они всё как одна мечтают, чтобы рядом был сильный и уверенный в себе человек. А о какой вере в себя говорить можно, если я не для неё, а в первую очередь для самого себя незнакомец? То-то же.
Слоняюсь по улицам, всё больше убеждаясь, что будущего у нас нет, а когда всё же нахожу в себе силы вернуться в чужой дом, нос щекочет запах яичницы. Чёрт, а ведь завтрак ей обещал!
– Сидеть, – поводок наматываю на дверную ручку, шапку стягиваю с головы, уже машинально кидая её на полку, и принимаюсь сбрасывать ботинки, пока послушная и довольная Герда принюхивается к аромату жареной колбасы, чинно рассевшись на коврике. Голодная, наверное, а мне вот кусок в горло теперь не полезет, потому что женщина, выглянувшая из кухни, как никогда серьёзна и молчалива. Опять в безразмерной кофте, вновь в тёплых плюшевых брюках. Привалилась к стене и глядит, как я неторопливо снимаю куртку, натянутую впопыхах прямо на голую грудь.
Сейчас попросит уйти? Или…
– Не замёрз? – обняв себя за плечи, кивает на мои покрытые гусиной кожей руки и, нырнув подбородком в ворот джемпера, лишь слабо улыбается на моё безмолвное нет. – И славно, болеть тебе сегодня никак нельзя, Глеб.
Почему нельзя? Только собираюсь спросить, как девушка, нерешительно потоптавшись голыми ступнями по холодному полу, делает шаг ко мне, и теперь внимательно следя за моей реакцией, повторяет:
– Ковалевский Глеб Дмитриевич.
Что за чёрт? Очередная игра в угадайку? Улыбаюсь уже тому, что разговор она начала не со сбивчивых извинений, в конце которых выпроводит меня за дверь, да только также быстро эту улыбку с лица стираю. Ведь с именами мы не раз проходили, но вот фамилия…
– Ты чего, Саш?
– Ничего, – она подходит ещё ближе, нервно покусывает щеку, решая что-то, ведомое лишь ей одной, и ещё больше обескураживает уже тем, что вместо настойчивых выпроваживаний, несмело тянет ко мне ладошки. Обвивает руками талию и, сцепив руки в замок на моей пояснице, крепко прижимается к прохладному торсу. – Мы твой день рождения пропустили. Тебе два дня назад двадцать девять исполнилось.
Ерунда какая-то. Обнимаю её крепче, продолжая стоять с выражением полного непонимания на лице, а она едва ли не до хруста сжимает мои рёбра и тараторит, периодически шмыгая носом:
– Я же говорила, что ты порядочный! Говорила, что нужно в полицию идти, а ты упёрся как баран! Тебя ищут, Глеб! Мать твоя ищет! Бедная женщина все глаза проглядела, пока мы с тобой бездействовали! И Славка… Ты Славу помнишь? – она нос утирает ладошкой, а я к своим ощущениям прислушиваюсь – в голове гул, тело будто не моё… Тело Глеба Ковалевского, о котором я слыхом не слыхивал, и теперь не знаю, как реагировать.
Сам отстраняюсь от девушки, почти падая на обувную лавку и растерянно раз за разом прохожусь пятернёй по макушке. На что рассчитываю, не знаю, но легче не становится. Пульс зашкаливает, мозги кипят, во рту сухо, как в пустыне, а живот скручивает от беспокойства – чего доброго, вывернет. Людей рвёт от паники?
– Эй! – очумелым, каким-то пьяным взглядом пытаюсь рассмотреть присевшую на корточки Сашу, да только туман в прихожей почти непроглядный. Потому и делаю единственное на что сил хватает: склоняю голову, утыкаюсь своим лбом в её и крепко зажмурившись шумно дышу, пока моя спасительница, что-то шепчет. Может важное что-то, а может какой-нибудь бред… Мне сейчас всё равно. До чёртиков напуган – скоро сюда моё прошлое нагрянет.
– Выехали уже. Двести километров пути.
А я не готов, пусть и желал этого страстно. До скрежета зубов, до мозоли на языке, когда ночи напролёт и сам не знаю кому молился… Наверное, поэтому испуганно вздрагиваю, когда Саша тянется к своему телефону, вознамерившись связаться с моей роднёй, и торопливо накрываю её мобильный своей ладонью:
– Переварить дай, – и маму, и какого-то Славу, которого я почему-то должен помнить. – Ни черта не соображаю, Саш.
– Ладно, – а она, как всегда, понимающе кивает, откладывая смартфон на комод, и, встрепенувшись, выпрямляется на ногах. – Я собаке лапы помою. А ты… поешь. Я и кофе сварила.
Кофе… Хотелось бы мне чего-то покрепче, но боюсь легче от этого мне не станет. Ещё минут тридцать сижу на опасно прогнувшейся подо мной лавке и пытаюсь привыкнуть. К тому, что я Глеб. Всё как полагается, с отчеством, фамилией и может быть даже кучей обеспокоенных родственников. К тому что живу в двухстах километрах от этого города. В двухстах километрах от Саши… И стоит это понять, выдыхаю – прав был, сегодня всё точно закончится. Прямо на старте, когда и двух шагов не прошли.
