Стараясь не разбудить супругу, свешиваю ноги на пол и, сдёрнув со стула своё барахло, на цыпочках к двери крадусь. Как вор, но думать о том, почему так боюсь ненароком потревожить чужой сон, не хочу – за эти дни мне думать в принципе надоело. Итог всё равно один – жена есть, а Саша Брагина в мою жизнь просто не вписывается. В жизнь, вышедшую за рамки её уютной квартиры; в жизнь, где даже Зефирке места нет. Осталась лишь Герда, склонившая голову набок, внимательно зыркнувшая на меня, едва я оказался в пустом коридоре, и, радостно вильнувшая хвостом, стоило коснуться её влажного носа. Путаясь под ногами, она семенит за мной следом, но не в силах медлить и дальше, всё-таки опережает, первой принимаясь скакать по ступенькам винтовой лестницы.
Хороший дом. Уютный, просторный, дорого обставленный, а всё равно назвать его своим язык не поворачивается. Ни эту гостиную с декоративным камином, ни светлую кухню, где задерживаюсь на минуту, чтобы торопливо натянуть на себя одежду, а после жадно осушить стакан ледяной воды. Без толку – грудь огнём горит, требуя как можно скорее выбраться на волю, оставить позади гнездо Ковалевских и топтать сапоги так долго, сколько потребуется, чтобы хорошенько проветриться.
– Доброе утро, – и если б не Слава, устроившийся на крыльце с сигаретой в зубах, я так бы и сделал.
А так торможу, прикрываю входную дверь, и, глянув в сторону закрытых ворот, спускаю неприветливо рычащую собаку с поводка. Она скалится, но кусать моего брата не спешит: свежий воздух пьянит и уже через секунду гонит суку к ближайшему сугробу.
– Мать тебя по голове не погладит. У нас, вроде как, правило – гадить псине во дворе запрещено.
Отлично. Дежавю – меня вновь пригрели, но просветить об установленных традициях просто-напросто позабыли.
Хмурю лоб, не порываясь окрикивать собаку, ведь один чёрт уже слишком поздно, и, выразительно глянув на папиросу в руках родственника, с благодарностью киваю, принимая из его рук только что открытую пачку.
– Зажигалку дашь? – прошу, похлопав себя по карманам собственной куртки, и даже бровью не веду на его смешок:
– Дожили. Богатей, каких поискать, а ни сигарет, ни зажигалки нет… Хорошо хоть переоделся, а то от твоего вида в глазах рябило.
И то правда. И если к остальному привыкнуть трудно, с собственным шкафом я общий язык нашёл быстро. Само отсутствие ядрёных цветов и несуразных рисунков на футболках подкупило мгновенно.
Я хмыкаю, с лёгкой грустью припомнив небогатый ассортимент врученного мне Сашей пакета, и, впервые отыскав хоть какой-то плюс, улыбаюсь. А Славка глаз с меня не сводит:
– Ну, как? Вторая ночь прошла плодотворнее первой? Вспомнил хоть что-нибудь?
– Батю, – сплёвываю прилипший к губе табак, и, глубоко затянувшись, неспешно выпускаю дым. – Приснился мне сегодня.
Седой, но всё такой же крепкий, как на тех снимках, что накануне показывала мне мама. Мы с ним рыбу ловили, а Герда сторожила ведро, то и дело пытаясь запустить в него лапу. Не знаю, было ли это воспоминанием или первым полноценным сновидением за минувшие две недели, но на душе тепло. Наверное, мы с ним близки…
– Приснился? Этот старый чёрт и мне во снах покоя не даёт. Неделю, как свинтил в больницу, а я до сих пор просыпаюсь в холодном поту – он меня прибить грозился. Говорит, я во всём виноват.
– А ты-то с чего? – удивляюсь, как-то сразу сообразив, что сыновей любовью в голосе Славы даже не пахнет, и настороженно щурюсь, рассматривая невысокого мужчину.
– А кто ещё? Я же в тот день на даче был. Значит, и в твоём исчезновении только моя вина. Повелось так – начудишь ты, а всех собак спускают на меня. Даже сейчас, когда мы все давно выпорхнули из-под его крыла. Чёртов маразматик.
Славка как-то зло морщится, окурок кидает прямо под ноги, тушит ботинком, сам же нарушая требование не мусорить во дворе, и, спрятав руки в карманах домашних брюк, цепко вглядывается в мои глаза. Словно ищет что-то… А я в его – синих и холодных.
– Он тебе не отец, да? – без обиняков интересуюсь в лоб и даже не удивляюсь, когда искажённые ухмылкой губы, цедят сухое и вполне ожидаемое «да».
– Своего отца я не видел ни разу. Они с матерью ни дня вместе не прожили, а когда Ковалевский появился, мне уже семь стукнуло. Поздновато, чтобы я смог называть его папой, а он умиляться с чужого симпатичного карапуза. Хотя до нашего к нему переезда, он лицо держал: подарки дарил, на школьную линейку меня с матерью провожал, однажды вместо неё на родительское собрание заявился. В общем, старался до самой свадьбы, а как расписались, замечать меня перестал.
Ясно. И что тогда, семилетним мальчишкой, Славка переезду совсем не обрадовался, тоже понятно. На лице хорошо читается.
– Короче, у нас с ним как-то сразу не заладилось. А уж когда ты появился и вовсе шансов на сближение не осталось. Но ты не думай, – хлопает меня по плечу, что делать не слишком-то удобно, ведь брат намного ниже меня, и улыбается теперь открыто, дружелюбно. – На нас с тобой это никак не сказалось. Ты ведь не виноват, что твой отец не самый приятный человек. Да и не согласится с ним в этот раз даже мне трудно.
– Почему?
– Мы с тобой немного повздорили. Из-за ерунды, ничего существенного. Ты психанул, покурить пошёл, а когда спустя тридцать минут так и не вернулся, я переживать начал. Всю округу оббежал, а ни тебя, ни твоей собаки так и не нашёл.
Молчит, нервно отстукивая носком тяжёлого ботинка и вымученно вздохнув, признаётся:
– Не поругались бы мы, никуда бы ты не делся.
Возможно, но если перестать игнорировать собственные ощущения, придётся признать – ничего бы это не изменило. Разве что произошло бы позже и закончилось куда печальнее: Саша не наведалась бы в Танин гараж, а я сдох бы прямо на грязном полу, потому что просить о помощи было бы некого.
– Есть догадки, в какую передрягу я мог ввязаться? – задаю давно мучащий меня вопрос и отбрасываю бычок подальше, чтобы не мозолил глаза хозяйке. А брат молчит. Долго. Без всякого интереса наблюдая за метаниями Герды по семейному участку.
– Ни одной, – а когда отвечает, смотрит уже на меня. – Ты успешный человек, Глеб, и завистников у тебя хватает. Чёрт, да я сам иной раз завидую! Одна твоя тачка чего стоит… Но, что б так… На ум ни один претендент не приходит.
И мне. Потому киваю, возвращаю ему зажигалку, до сих пор зажатую в ладони, и, подозвав к себе собаку, цепляю её на поводок. Проветрился уже, но желание пройтись никуда не делось. Лишь увеличилось, проигнорировав болезненные укусы январского мороза.
Торопливо шагаю, оставляя позади небольшую беседку, одинокую теплицу, придавленную снежной шапкой, и, лишь дойдя до ворот, решаю свернуть. К гаражу, в котором без труда нахожу предмет Славкиной зависти.
Гелендваген. Огромный, по всем канонам автомобильной моды блестяще-черный.
– Твою мать, – ошалело моргаю, любуясь этим монстром и, недолго терзаясь сомнениями, сдаюсь – та же прогулка, разве что восторга от неё будет больше.
