Я к анализу не готов. Не сейчас, когда в груди до сих пор холодно от очередного неприятного открытия, а в голове звенит лишь одна мысль: а было ли что-то приятное вообще? В жизни этого парня, которого ещё не надул разве что сидящий напротив юрист? Недовольный юрист, явно не привыкший к тому, чтобы его так нагло перебивали, и если бы не любовь к деньгам, он наверняка подхватил бы свой кейс и умчался подальше от такого странного притихшего клиента.
– Ладно, ваше право, – целую вечность он копошится в бумагах, в то время как у меня в груди сердце пускается в галоп, предчувствуя скорые перемены, а когда находит искомое, всё –таким же сухим безэмоциональным тоном забивает последний гвоздь в крышку моего гроба. – Развод в вашем случае будет нелёгким. И я вновь буду советовать вам найти компромисс. Ни один судья не разведёт вас сейчас. Какой у неё срок?
– Восемь месяцев, – хриплю, наполняя свой бокал вином, за которое один чёрт мне придётся заплатить самому, но так и не делаю ни одного глотка, уверенный, что его вкус мне вряд ли понравится. Хотя, важно ли это сейчас, если желание только одно – напиться. До беспамятства, которое на этот раз должно принести облегчение.
– Значит, вернёмся к этому вопросу через год. Если, конечно, ваша супруга не пойдёт вам навстречу. Как думаете, она согласится подать заявление сама? В таком случае судьи будут куда снисходительнее. Дадут три месяца на раздумья, а по истечении этого срока вас разведут… Главное, не скупитесь на отступные, пообещайте хорошие алименты… Женщины падки до денег. А уж когда брак трещит по швам, только полная дура станет отказываться от круглой суммы.
Финиш. Теперь душит не только галстук, который я сдёргиваю с шеи, не на шутку напугав сидящего напротив законника. Душит рубашка и обрушившееся на меня понимание, что эта чёртова амнезия вполне объяснима – такую жизнь стоит забыть. Стоит забыть самого себя, ведь ни черта я не подготовился – так, бессмысленно смаковал это слово, а распробовал по-настоящему только сейчас. Горечь, нестерпимая горечь во рту вовсе не от коньяка. Оказывается, найти подтверждение своим подозрениям удовольствие не из приятных – теперь я точно сам по себе и верить никому не могу.
Саша
Суматошный день, бесконечный. На часах начало двенадцатого, а я никак не могу заснуть. О многом думаю: о крикливом поваре с императорскими замашками, устроившем переворот в моём небольшой разорённом королевстве; о сбежавшей Алёнке, которую завтра мне предстоит рассчитать; о нашем приюте, чьи жители на ближайший месяц обеспечены хорошей едой. Хотя бы этому можно порадоваться, а губы никак не хотят растягиваться в улыбке.
Меня его взгляд преследует. Тёплый, тоскливый, задумчивый… Закрываю глаза, а по спине мурашки бегут, от мгновенно воскресающей в памяти картинки: я – торопливо запихивающая мешки с кормами на заднее сиденье, и он – тем самым взглядом провожающий мой трусливый побег.
Разве можно, вообще, хоть чему-то радоваться? Когда самого необходимого для счастья поблизости нет? Между нами непреодолимая пропасть – двести километров и две диаметрально противоположные жизни, которым не суждено сплестись воедино.
И зачем я, вообще, согласилась? Зачем позволила Незнакомцу остаться рядом, наперёд зная, что ничем хорошим для нас спасение моего кафе не закончится? Встречи теперь неминуемы, мысли о нём неизбежны…
Сажусь на кровати, отбрасывая в сторону тяжёлое одеяло, и яростно растираю щёки ладонями – уснуть мне сегодня, похоже, не суждено. А значит и от чашки кофе хуже уже не будет. Нащупываю выключатель, вознамерившись укрыться от своего одиночества на тесной кухоньке, где наверняка прямо сейчас Зефирка задумчиво таращится в окно, но прежде, чем мягкое свечение лампы разгонит мрак спальни, вздрагиваю, не на шутку напуганная трелью дверного звонка. Неожиданной трелью, ведь в моей жизни лишь один человек заявлялся в эту квартиру без приглашения… Но это же не Васнецов, верно?
Впопыхах накидываю на плечи тёплый халат и, опасаясь, что визитёр перебудит весь подъезд, семеню к двери, отпихивая в стороны бросающихся под ноги кошек. Они недовольно шипят, а я тихонько ворчу, в миллионный раз убеждаясь, что пора бы заняться вплотную поиском новых хозяев. Хотя бы для Мартина, что прямо сейчас карабкается по моей штанине и, протяжно взвыв, прыгает на комод, возмущённый моей отборной бранью.
– Не знал, что ты умеешь ругаться.
Глеб. Смахивает с волос подтаявшие снежинки и смущённо улыбнувшись, протягивает мне целлофановый пакет:
– Пряники. Обедом сегодня ты меня кормить отказалась, поэтому я решил напроситься на чай. Пустишь?
– Ночью? – до сих пор не веря, что он мне не мерещится, потуже затягиваю пояс огромного халата, и, недовольно нахмурившись, к дверной ручке тянусь. – Мне вставать рано, а тебя дома ждут.
– Всего десять минут.
– Глеб… – мнусь в дверях, на самом краю той самой пропасти, что отрезала нас друг от друга и, не позволяя себе сорваться вниз, головой качаю. – Не надо. Езжай к жене.
Дежавю. С той только разницей, что Миша был разведён, и как бы сильно я его ни любила, сердце так отчаянно не барабанило в рёбра. Скорее оно пропускало пару ударов, наперёд зная, чем всё это закончится – огромным ничем, с которым я, наконец, окончательно смирилась. А с Незнакомцем так не смогу – если впущу сейчас, жалеть буду до конца дней. И даже после, когда для анализа прожитой жизни не будет никаких временных рамок – лишь бесконечность и я, похоже, окончательно утонувшая в чёрных как ночь глазах.
Закрываю дверь, тут же приваливаясь к ней спиной, и почти не дышу, замерев в ожидании удаляющихся шагов. Они же должны раздаться? Тяжёлые, торопливые, разбавленные шуршанием пакета с дурацким десертом… Он просто обязан уйти, потому что иначе всё потеряет смысл – зачем я его спасала? Чтобы потом собственноручно уничтожить? А уничтожения не миновать, ведь память медленно, но просыпается. А значит и Марина в его мыслях воскреснет: близкая, родная, единственная. Она должна быть для него единственной, а значит он просто обязан ударить подошвами по каменному полу, умчаться прочь и больше не возвращаться. Ведь так?
Нет. Продержавшись не больше минуты, приподнимаюсь на носочках, заглядываю в глазок, и, прикусив губу, жмурюсь, надеясь, что это поможет прогнать иллюзию усевшегося на ступеньки Незнакомца. На холодные ступеньки, которые не мыли с прошлого года – уборщица то ли не отошла от праздников, то ли сочла, что не отошли мы, и грязи на лестничной клетке даже не заметим.
Чертыхнувшись, сбрасываю к ногам душный халат и, сорвав с вешалки первую попавшуюся вещь, решительно одеваюсь. Дрожащие руки пихаю в рукава, разрывающееся от сотни противоречивых желаний сердце прячу за полами осеннего пальто. Щелчок замка и обратного пути нет.
Ведь Глеб серый почти. Сидит на третьей ступеньке и, низко склонив голову, крутит в руках зажигалку. Настолько потерянный, что мне по-настоящему страшно – будто вернулась в тот холодный декабрьский вечер, когда ,сделав крутой вираж, судьба столкнула нас лбами с такой силой, что шишки до сих пор не проходят.
