– Что-то случилось? – нерешительно потоптавшись, опускаюсь рядом, и сама наплевав на царящую в подъезде грязь, да подтянув колени к груди, устраиваю на них ледяные ладошки. – Всё хорошо?
– Теперь да, – а стоит ему заговорить от кончиков пальцев по телу разбегаются волны тепла. –Теперь хорошо, Саш. Посидим немного? Оказывается, мне больше некуда пойти.
Что за бред? Отклоняюсь в сторону, приваливаясь боком к выкрашенной в синий стене и, если честно, даже не знаю, хочу ли ковырять глубже. Вскрывать скрытую от моих глаз рану, что лишила этого крепкого мужчину последних сил. Я не могу решить, а он голову вскидывает:
– Я рад, что я всё забыл. Правда, Саш. Наверное, ни черта хорошего в моей жизни не было.
– Не говори так… У тебя вот-вот родится сын…
– Сын? – он горько усмехается, теперь потирая переносицу, и словно не спал целую вечность, устало вздыхает. – Он ещё родиться не успел, а я его уже бросил.
– О чём ты?
– С Мариной я развожусь. И успокойся, ты здесь ни при чём, – признаётся, а я внимательней всматриваюсь в его потускневшие глаза и леденю оттого, что в них сейчас вижу – пустоту.
– Мы уже несколько месяцев не живём вместе. Я даже адвоката нанял. Чёрт, я нанял адвоката, чтобы развестись с беременной женой. Даже притом дурдоме, что творится сейчас в моей жизни, это звучит ужасно. Похоже, я настоящий говнюк, Саш.
Ничего не понимаю. Уставившись в выбоины на ступеньках, вспоминаю приятную блондинку, с такой теплотой взирающую на вновь обретённого мужа, что от этой картины щемит в груди, и в неверии головой трясу. Ведь быть такого не может…
– Так и есть. Я сегодня общался с юристом. И знаешь, что? Друга у меня тоже нет. Есть человек, который почему-то молчит о том, что мы не общаемся с осени. Господи, да кто я, вообще, такой? – он смеётся, теперь трясущейся рукой пытаясь нащупать в кармане пачку сигарет, а я крепче обнимаю себя за плечи, почти физически ощущая его страдания: и саму озноб бьёт, и сердце колотится, как после долгой пробежки. – Может быть, я хотел их забыть? Ну, правда, это же ненормально: вспомнить собаку, консьержку, своих работников, но не вспомнить жену? Может она права, и мне просто удобно никого из них не помнить? Потому что я всем им успел нагадить?
Глеб выдыхает облако табачного дыма, чтобы вновь сделать очередную затяжку, а я, не представляя, как можно ему помочь, несмело пододвигаюсь ближе. Так, чтобы плечо к плечу, чтобы его штанина задела свисающую на пол ткань моего пальто. Не думаю, что от этого ему станет легче, ведь мужчина напрягается, теперь затягиваясь ещё медленнее, но на большее я неспособна. Только на этот знакомый жест: рука тянется к его огромной ладони, а ледяные пальчики оттаивают, отдавшись теплу горячей кожи. Сам, несмотря на бледность, тёплый, а в голосе лёд:
– Похоже, ты была неправа, Саш. Возможно, стоило оставить меня в том гараже.
– Ты опять говоришь ерунду, Глеб. Просто поговорили с ними, уверена всему есть объяснение.
Разговоры порой полезны: этот ломает преграды, которые я так усердно выстраивала. И пусть любимой женщиной для него никогда не стану, могу хотя бы один вечер побыть для него самым близким другом, верно?
– Начни с Артуром, и я уверена, он всё тебе объяснит. Возможно, вы просто немного повздорили… Такое бывает, Глеб, и не только между друзьями. А развод… Чего не сделаешь сгоряча?
– Что угодно, но только не это. Я ведь мог развестись с ней раньше… Зачем было тянуть до последнего? И зачем все делают вид, что ничего об этом не знали?
– Чтобы дать вам шанс всё исправить? – предполагаю робко, а он вновь опускает голову, и тушит носком ботинка дотлевший до фильтра окурок.
– Нет. Исправлять нечего – я потерял память, но не лишился чувств, Саш. А к ней до сих пор ничего, сейчас только недоумение и…
– Что? – хмурюсь, крепче сжимая его руку, и наверняка бледнею от тех слов, что слетают с его языка.
– Что если кто-то из них сделал это со мной? И что если они именно поэтому теперь ломают комедию, чтобы держать меня рядом? Контролировать?
Чушь какая-то…
– Другого объяснения нет. Марина вполне могла меня возненавидеть за мой уход, а Артур… Я решил продать ресторан. Тот ресторан, в котором мы вместе начинали. По-твоему, это не повод мне отомстить? Можно сказать, я его предал. И неважно, какие причины побудили меня на это предательство. Чёрт!
Молчим. Куда дольше тех десяти минут, которые он просил у меня вначале. Дурацкие пряники валяются у его ног, подол моего пальто теперь вряд ли спасёт химчистка… А мне плевать. Что неправильно, что неприлично поздно… Просто знаю, что мои пальцы в его руке ему сейчас жизненно необходимы. Сейчас, когда он отчаянно борется с самим собой, не зная, какую мысль принять безболезненнее: что он предатель или что предатели вокруг…
– Не бывает так, – не выдерживаю, озябнув не столько от сквозняка в подъезде, сколько от этой гнетущей тишины, и свободной рукой плотнее запахиваю на груди пальто. – Они же твоя семья, Глеб. И Волков… Он тебя ценит.
Сегодня, когда отчитывал меня за упрямство, разве не доказал, что предан другу на сто процентов? Пообещал спасти моё кафе и спасает…
– И для чего-то врёт. Все врут. Ладно, – мужчина встаёт, покачнувшись от слабости, но быстро взяв себя в руки, помогает подняться и мне, – тебе спать пора. Да и у меня голова уже не соображает. Здесь поблизости есть гостиница?
– Небольшой хостел через четыре дома. Глеб, – и сама с трудом выпрямляюсь, лениво отряхивая безвозвратно испорченное пальто, и прежде, чем он уйдёт, мучащий меня вопрос задаю:
– А если ты прав?
Вопрос, от которого обоим не по себе: Незнакомец играет желваками, а я кусаю щеку, уже пожалев о том, что он, вообще, слетел с моих губ. Потому что сейчас он не в силах на него ответить. Да и кто бы смог?
– Не знаю, Саш. Знаю, только одно: от них правды я не добьюсь. Продолжу играть по их правилам, а когда вспомню… – замолкает, отталкиваясь от перил, за которые всё это время держался, и пятится назад, пряча в карман полупустую пачку сигарет. – Время покажет. Может, я это заслужил?
ГЛАВА 28
Незнакомец
Мои догадки ничего не меняют: понимаю, почему она не торопится закрыть дверь, вцепившись в серебристую металлическую ручку до побелевших костяшек, но прежде, чем Саша проиграет и пойдёт на поводу у своей жалости, стремительно уношусь вниз по лестнице. Я до сих пор женат. Она такая, какая есть. И как бы сильно мне ни хотелось оказаться вновь на диване в её гостиной, тех жертв, что она должна будет принести ради очередного спасения, мои желания не стоят.
Саша и так заплатила много: в глаза смотрит редко, наверняка до сих пор коря себя за ту слабость, что проявила памятным декабрьским вечером; прикосновений к моей руке боится как огня, забывая об инстинкте самосохранения разве что здесь – на лестничной клетке, где к запаху кошачьей мочи и выставленного соседом за дверь мусорного пакета, примешиваются едкие нотки табачного дыма. Дыма и моего разочарования – прошлого нет, и желания это прошлое возвращать теперь никакого.
