Не считая, перебираю ступеньки ногами, с каждым шагом всё дальше отдаляясь от встревоженных карих глаз, и, лишь выбравшись на улицу, даю себе передышку. Небо звёздное, луна полная, фонари горят… А до машины я добираюсь почти на ощупь. Не знаю, следит ли Саша за мной с высоты четвёртого этажа, но оборачиваться уже не рискну. Устал и вряд ли наутро вспомню, как вилял по узеньким улочкам ночного городка, лишь каким-то чудом отыскав неприметную вывеску над тяжёлой дубовой дверью. Двадцать минут и из собеседников у меня – потрескавшийся белёный потолок в крохотной комнатке пустого хостела. Похоже, туристов эта глушь не привлекает.
Лежу, по горло закутавшись в колючее одеяло, и ломаю голову над тем, как выпутываться из этой передряги. Ведь теперь для сомнений места не остаётся – мне намяли бока вовсе не для того, чтобы разжиться наличностью из моего бумажника. Его забрали скорее для отвода глаз, и возможно, по сей день так и не заглянули внутрь: их целью был я, а не пара пятитысячных купюр. И, чёрт возьми, разве они её не достигли? Разве человека без прошлого можно считать живым?
Отравленный горечью напрашивающихся на ум подозрений, долго верчусь на скрипучей кровати и засыпаю лишь ближе к рассвету, записав в список подозреваемых двух самых близких людей. А когда звонкая трель мобильного прерывает короткий поверхностный сон, сажусь, злясь уже оттого, что одного лишь запрета мало, чтобы тягостные мысли перестали ломиться в голову. Мысли об Артуре, с которым я встречусь уже минут через тридцать, и о жене, что оставила больше десятка взволнованных сообщений. Претворяется? Или, действительно встревожена моим исчезновением?
– Глеб?! – судя по голосу, не на шутку, только, почему меня это не трогает?
Тру лоб, только сейчас осознав, что в этом звонке нет никакого смысла – мы чужие, а продолжать спектакль прямо сейчас я совсем не готов – и свесив ноги на холодный пол, гигантским усилием воли заставляю себя ответить:
– Прости, – выходит хрипло и как-то холодно, только почти бывшая жена вряд ли придаёт этому значение. Шумно выдыхает прямо в динамик и, нервно хохотнув, ждёт, что же я скажу дальше. Только… я и сам не знаю, что говорить. Крепко зажмурившись, поджимаю губы, на автомате отстукивая пяткой по местами протёртому линолеуму, и долго слушаю её дыхание, силясь выдать хоть что-то членораздельное. Очередное враньё, только на этот раз сюжет выдумываю я:
– Марин, я вчера перебрал, – надеюсь, жизненный, ведь тяжело вздыхать женщина перестаёт. – С Волковым. Встретились вечером, обсудили дела и слегка переборщили с водкой.
По-моему, звучит убедительно, но голос жены всё равно сквозит недоверием:
– До восьми утра? – и по большей части злостью, ведь следом за этим вопросом идёт другой:
– Ты в своём уме?
– Так вышло, – пожимаю плечами, торопливо натягивая носки, и тут же влезаю в ботинки, что разул прямо посреди комнаты. А она вновь посмеивается, только на этот раз вовсе не от разыгравшихся нервов:
– Что значит «так вышло»? По-твоему, этого мне должно быть достаточно?
Чёрт знает… Возможно, для той Марины, что я когда-то любил, это совсем не причина, чтобы позволить мне провести ночь вне дома, но для той, что упорно молчит о предстоящем разводе должно хватить с головой. Разве не так? Видимо, нет, ведь она переходит на крик, вынуждая меня отвести трубку подальше от уха:
– Я злюсь, ясно? И одним прости этого не исправить, Глеб! Ты хотя бы представляешь, как я провела эту ночь?
Нет, да и знать не хочу. Разве она хоть раз проявила сочувствие, чтобы требовать с меня долг? Нет. Для неё я лишь пустоголовая марионетка – она виртуозно играет мной, даже не подозревая, что вчера все ниточки оборвались.
– Да ты хоть знаешь, чего мне стоило не сорваться и не перебудить твоих родных, Глеб? Разве так можно? Нельзя просто исчезнуть, не предупредив беременную жену! Нельзя игнорировать её звонки только лишь потому, что ты ничего о ней не помнишь! Я есть, Глеб! Есть и неважно, нравится ли тебе это! – она шмыгает носом, а я вновь сажусь на постель, едва ли не в голос ругая себя за вчерашнее. Нет, не за то, что помчался к другой, которой достаточно было просто рядом со мной помолчать, чтобы заставить меня успокоиться, а за то что заснул, перестав мучить закипающие мозги. Нужно было и дальше таращится на чёртовы трещины над головой и изнурять заржавевшие извилины действительно важным вопросом «почему»? Почему даже эти приглушённые рыдания не заставляют меня сорваться с места и устремиться к жене? К женщине, что продолжает плакать, наверняка теперь куда яростнее наглаживая свой живот, и явно не планирует сворачивать разговор. Да и я не могу –тот, кого она старается обмануть, вряд ли отмахнулся бы от женской истерики. А значит и я не должен:
– Мне нравится, что ты есть. И я не хотел тебя расстраивать. Я просто ещё не оклемался, Марин. Не привык к тому, что несу за вас ответственность.
– Хотелось бы в это верить, – она, кажется, успокаивается, ведь всхлипов я больше не слышу, а я выдыхаю, довольный хотя бы тем, что сумел не сорваться. – Вечером нас твои ждут у себя. Твоего отца сегодня выписывают. Заедь за мной в шесть. Тебе же хватит этого времени, чтобы окончательно протрезветь?
Вряд ли, только ей я в этом не признаюсь. Сбрасываю звонок, какое-то время бесцельно таращась в ни чем не завешанное окно, а когда стрелка наручных часов заканчивает очередной круг, поднимаюсь. Пора.
* * *
Мы с Артуром за одной партой сидели. Плечом к плечу дрались с мальчишками из параллельного класса. Наверное, теперь, когда ни один из нас даже издали непохож на тех подростков, что вместе впервые налакались бутылочного пива, глупо считать этот факт стопроцентным алиби, но мне почему-то хочется. Верить хочется, что этот высокий полный мужчина не бросил бы меня умирать, как какаю-то дворнягу – побитого, замёрзшего, одинокого. В двухстах километрах от дома.
Паркуюсь у небольшого кафе, какое-то время сверля глазами знакомую спину через усердно намытое барменшей окно, и, горько усмехнувшись, отстёгиваю ремень безопасности – верить хочется, а получается с трудом. Впрочем, как и у Саши, что стоит в паре метров от моего лучшего друга и явно пропускает мимо ушей очередную лекцию: руками обняла себя за плечи, взглядом уткнулась в пол, лицо белое, а значит, как и моя, её ночь выдалась бессонной. Из-за меня и это не может не злить.
Выбираюсь наружу, мазнув взором по стоящему неподалёку грузовому такси, и, резко распахнув дверь, обрываю Артура на полуслове:
– Что у вас здесь творится?
Привычных совдеповских столов, накрытых дурацкой клеёнкой, нет, стулья составлены к стене, а пол устилает строительный полиэтилен. Можно было бы сделать вид, что меня бурная деятельность Волкова не удивляет, но когда хозяйка, выдернутая из собственных мыслей моим внезапным появлением, с таким облегчением выдыхает, не заметить двух рабочих уже невозможно.
– Слава богу! Глеб, усмири, пожалуйста, своего повара! Пока он не разобрал моё кафе по кирпичикам! – девушка, куда смелее чем прежде, подходит ко мне почти вплотную, и, обернувшись спиной к присутствующим, испуганно округляет глаза.
