Книга Месье и мадам Рива, страница 23. Автор книги Катрин Лове

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Месье и мадам Рива»

Cтраница 23
5
У нас перед глазами разворачиваются неведомые сражения

Алексис Берг умер ночью. Или, может, на рассвете. Точно никто не знает. Из больницы мне сообщили приблизительно в восемь утра. Я лежала в кровати, но не спала. Я размышляла. Пыталась вспомнить, какой день на дворе. Несмотря на закрытые занавески, я угадала, что идет сильный снег, и надеялась, что снег шел всю ночь. Снег — вот что возвращает мне ощущение настоящего, здесь и сейчас, хотя сегодня впечатление слабее, чем обычно. Почему? Я лежала в кровати, прокручивая в голове этот вопрос. Потом зазвонил телефон. Снег уже не снег, потому что для него больше нет в мире места. Только упадут первые хлопья, как начинается жестокая борьба с ними. Грязные громыхающие машины заводят мотор, по дорогам разбрасывают химические вещества, автомобилисты хотят проехать любой ценой, а люди — протолкнуться, всем плевать на существование снега. По телефону медсестра спросила, я ли у аппарата. Я ответила «да». Она напомнила, что мы несколько раз встречались, я ее помню? У нее длинная коса, всегда уложенная на левую сторону. «Да, — подтвердила я, — я помню вашу косу, вас зовут Доротея, это я тоже помню». — «Да, правильно, Доротея, вы однажды еще разозлились и спросили, почему мы не пользуемся компьютерами для общения с пациентами в бессознательном состоянии, помните?» — «Точно, да, я задавала вам этот вопрос, и не только вам, даже главной медсестре, которая не хотела со мной говорить, мадам Шпинцихнаузер, кабинет сто девять, если мне не изменяет память, пришлось силой держать дверь, она обошлась со мной как с полоумной!» — «Да, мне рассказывали». — «Вам рассказывали?» — «Да, у нас слухи быстро разносятся, знаете, проблема в том, что вы не член семьи господина Берга, поэтому ваши права ограничены». — «Ну еще бы! Я прекрасно знаю, что мои права ограничены. Мадам Цельпихгауссер мне об этом раз сто напомнила, она в своем маразме до того дошла, что потребовала у меня общие счета за электричество — наши с Алексисом Бергом, а иначе она не собиралась отвечать на мои вопросы, представляете?» — «Мне очень жаль, Анита действительно бывает бестактной». — «Какая Анита?» — «Анита Шпильцейхгаузер бывает бестактной, но она настоящий профессионал. Мы заметили, что вы часто навещаете господина Берга и подолгу с ним сидите, не все родственники проводят с больными столько времени. А наша задача — правильное аккуратное лечение, понимаете?» — «Да, я понимаю, но проблема моего родства с Алексисом не имеет никакого отношения к вопросу, который я задаю: почему вы не используете больше новых технологий для того, чтобы вступить в контакт с поврежденным мозгом? Вы меня слышите? Это все равно что рыть землю голыми руками, когда в вашем распоряжении механическая лопата. Это просто непростительно, и наверняка здесь замешаны большие деньги, вы так не считаете? И конечно же, медицинский консерватизм, ограниченность мышления, без конца сменяющие друг друга учреждения, не говоря уж о начальниках, которые с утра до вечера думают, как подсидеть босса, хо-хо!» — «Послушайте, вы задаете очень сложный вопрос, а я просто медсестра, я работаю уже четыре года и могу вам сказать лишь одно: у нас очень четкий протокол, действительно четкий». — «Ну конечно, Доротея, я вам верю, и я рада, что вы сегодня позвонили. Какие новости? Как Алексис?»


По телевизору в новостях все время показывают сражения людей и машин со снегом. Чтобы мы следили за происходящим, затаив дыхание, нам внушают, что перед нами разворачивается трагедия, что силы противников примерно равны, а исход неизвестен. По воле СМИ мы кусаем губы и забрасываемся попкорном в ожидании нового эпизода. Однако мы отлично знаем, что Снежную королеву давно выгнали из дворца. И мы можем сколько угодно хлопать в ладоши, видя, как бедняжку выпроваживают пинком под зад всякий раз, как она делает шаг в сторону своих бывших владений. В этой истории не все чисто, в ход наверняка пустили вилы, копья, головы рубили только так, и чьи-то недостойные рты отдавали отвратительные приказы. Нынче палачи готовы проехать много километров, чтобы в горах насладиться настоящим снегом, который оказывается необходим для развлечений и хорошего настроения. Снежную королеву будто просят вынуть голову из петли и немного развлечь народ. А когда снег сползает с арендованных склонов, не желая покоряться лыжникам, когда лавина накрывает дороги, унося до зубов экипированных искателей приключений в Гималаи, все сразу сердятся на снег — такой-сякой, коварный, во всем виноватый, зловредный, лукавый, враждебный, от рук отбился, не хочет быть послушным пушистым домашним снежком. Вот о чем я думала, прислонившись лбом к кухонному окну и прижав трубку к уху, наблюдая, как падает снег, пока медсестра Доротея, которая работает в отделении коматозных больных уже четыре года, сообщала мне, что Алексис Берг умер то ли ночью, то ли на рассвете. Я слушала голос Доротеи, понимая, что она совершает вольность и ей может влететь за звонок, потому что я не член семьи и у меня нет общих с Алексисом счетов за электричество, а подделывать я не умею. Я сознавала, что медсестра действует не по протоколу, махнув рукой на правила и отчеты, и задумалась о том, почему одни люди способны видеть дальше своего носа, протоколов, отчетов и правил, а другие нет, и почему снежная феерия, превратившая город в сказку, трогает сердца одних, а других оставляет равнодушными.

Когда я повесила трубку после разговора с медсестрой, я поняла, что на дворе двадцать седьмое января.

6
Уход

Мертвый Алексис Берг не так красив, как живой. Теперь я это знаю. Я знаю это, потому что вижу это. На протяжении долгих месяцев, когда я навещала Алексиса в больнице, я этого не знала. Я все время сомневалась. Мне казалось, что без сознания Алексис красив, красивее, чем живой на корабле, отплывающем из Салоников. Я не могла подобрать слова, чтобы обозначить состояние Алексиса между жизнью и смертью.

Теперь я вижу смерть. Она у Алексиса на лице. Она угадывается в его теле, хотя тело уже в гробу, а гробы всегда отвлекают от смерти — покойник элегантен, красиво одет, кругом кружева из искусственного шелка. Смерть сразу видно. Стоит только порог переступить. Она отпечатывается на лице, она в теле, сокрытом под нарядной одеждой. У человека вроде бы сохраняется прежнее лицо, кожа, руки. Да, все по-прежнему. Но это уже не Алексис. Вот почему об умирающих говорят, что они уходят. Так всегда говорят. Детям так говорят, чтобы их успокоить, чтобы отвлечь их от неприкрытой правды, от суровой истины, от жестокости смерти и заставить думать о далеком путешествии — пешем походе или круизе. Себе мы тоже рассказываем такие сказки. Алексис ушел, ведь его здесь нет. Нет нужды заглядывать в гроб в маленькой больничной комнатке с серыми занавесками на окнах. Стоит только порог перейти, сразу чувствуешь, что никого нет. Никакого ледяного дыхания и других пугающих образов. Это вопрос восприятия, только и всего. Мгновенного восприятия отсутствия. Перед вами тело, но больше ничего. Тело уже не обитаемо тем, кто в нем находился. Улитка покинула свою раковину, черепаха — свой панцирь, змея сбросила старую кожу. Далеко ли они собрались? Как бы там ни было, языковые формулы, связанные с идеей ухода навсегда, — верны. Можно сколько угодно подбирать слова, мы этим и занимаемся, никто нам не мешает, но в конечном счете мы оказываемся в точке невозврата. Кто-то был здесь, и вот его здесь нет. Совсем. Кто-то, кто жил здесь, больше здесь не живет. И не оставил на хранение, например, глазное яблоко — на случай, если изменит решение и вернется. Осознание необратимости, окончательности решения все меняет. Не нужен сигнал тревоги, не нужен свет фар или специальное оповещение, чтобы уяснить — все кончено. И даже напротив, нет никакого света, никаких сигналов, полная кромешная тишина — все кончено. Те, кто не хочет близко подходить к гробу, могут себя не пересиливать. Они узнают о смерти не больше тех, кто достигнет цели, оценит искусственный шелк и обрадуется, что не лежит на месте покойника. Те, кто долго не отходит от гроба, в конце концов, конечно, начинают представлять себя мертвыми, в шелках и кружевах. Люди думают о том, что надо бы приложить усилия, чтобы прилично выглядеть в гробу — привлекательно, с чистыми волосами и ухоженными руками. У Алексиса кожа натянута, будто ее кто-то специально натянул. А ведь он не страдал. Он кажется маленьким, худым, хотя был высоким — метр восемьдесят семь, не меньше. Просто удивительно, как сдувается мертвый человек. Видимо, дыхание жизни, о котором все говорят, что-то, в сущности, нематериальное, занимает много места. Стоит лишь взглянуть на того, кто перестал дышать. Это зрелище потрясает. Ничто, даже обрушение собственного дома во время торнадо настолько не впечатляет. Человеческое сознание устроено особым образом, мы мгновенно воссоздаем разрушенный мир. Стихийное бедствие еще не закончилось, а наш разум уже выстраивает высоченную башню на месте дома, где раньше стояли наш рабочий стол с книгами, наше красное кресло, лежали наши вещи. Однако перед лицом мертвеца даже самые сильные из нас, даже те, чей разум воспаряет в космос, не смогут убедить себя — разве только на ничтожную долю секунды — в том, что обитатель тела вернется в свою оболочку. Опустошенное тело так твердо и необратимо заявляет об уходе, что все вокруг замирает: слова перестают звучать, слезы высыхают, жесты остаются незавершенными. Находятся, конечно, люди, способные усомниться в реальности. Они кричат: нет-нет-нет, рыдают: нет-о-нет, но в глубине души даже эти люди знают, что да. Те, кто в истерике начинает трясти мертвое тело, целовать его или обнимать, — тоже все знают. Те, кто прерывает малоприятную тишину и начинает рассказывать, будто умерший в другой жизни стал сильнее и счастливее и, освободившись наконец от плоти, чувствует себя прекрасно, — знают, что принимают на веру лишь одну из возможных версий одной из возможных сказочек. С пустой оболочкой не поспоришь. А все остальное вполне можно оспорить — да. Даже Большой взрыв кто-нибудь, вооружившись линейкой и составив пару уравнений, обязательно оспорит, и, может, это будет вовсе не любитель историй про яблоко, ад и Бога. Любовь тоже можно оспорить. В любви, впрочем, есть формулы, подобные смерти: например, «я тебя не люблю». Но даже в экстремальной ситуации найдется голос, который опровергнет эту формулу, скажет: нет, я знаю, ты меня все еще любишь. Мы видим, что, несмотря на тарелки, вылетающие из соседских окон, несмотря на пустые шкафы, любовь существует. Стоит лишь нагнуться и собрать осколки этой до сих пор дышащей любви. Но перед покинутым телом мы бессильны. Мы не можем доказать жизнь. В реальности, а не в научно-фантастических книгах — доказательств жизни после смерти нет. Если, конечно, не считать крутящие столы, свечи и замогильные голоса весомым аргументом в пользу загробных увеселений. И не забудем о привидениях в ночных рубашках. О кошачьем взгляде. О том, как покачивается таинственная лодка на волнах таинственной реки. Вот если все это не считать, то никаких доказательств.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация