— О чем ты думаешь?
Я с трудом открыла глаза.
Летиция смотрела на меня встревоженно.
Напрасно я пытаюсь сосредоточиться на взгляде Летиции. Густой туман воспользовался нашей передышкой, догнал нас, перегнал, и теперь мы были в ловушке белого слепящего света.
Прощупав карманы в поисках защитных очков против тумана, я вспомнила, что они лежат в рюкзаке, который я так и не сняла с плеч. Придется встать, чтобы достать их. Я чувствую, что не могу пошевелиться, словно кто-то выкачал из меня все силы, пока я сидела в снегу, вспоминая прощание с Алексисом, а заодно разрезал мои сухожилия.
— Эй, так о чем ты думаешь?
Моя подруга ждет ответа. Она пожирает сэндвич и демонстрирует мне пустой пакет: мол, она уже все сэндвичи съела.
— Ты все съела? — мой голос кажется грубоватым.
— Я съела все свои сэндвичи, да, твои пока не трогала. Но так и не наелась.
Я раздосадована. Нам остается еще по крайней мере два часа ходу до места назначения, где мы должны заночевать, а из-за тумана мы можем заблудиться, опоздать. К тому же в горах есть одно золотое правило — неужели Летиция о нем не знает? Разве она не убеждала меня в том, что обожает походы? Разве она сама мне не говорила, что всегда надо оставлять немного еды и воды на крайний случай? А теперь ведет себя как глупая горожанка, которая ест и пьет, когда заблагорассудится!
Подруга улыбнулась мне. Она нисколько не обиделась на мою резкость и морализаторство. Она сказала, что, учитывая мое состояние (она дважды повторила: учитывая твое состояние), нам придется вернуться на станцию и найти отель. Сейчас туристов нет, январские уже уехали, а февральские еще не подоспели, так что мы без проблем снимем уютный номерок за выгодную цену. Разве это не отличная идея?
Я посмотрела на Летицию, мокрую с головы до ног, в снегу, съевшую все сэндвичи и, уж конечно, выпившую весь свой чай из термоса, карабкавшуюся сюда два часа с таким видом, будто мы покоряем Монблан, а теперь вменяющую мне в вину то, что мы должны отказаться от наших великих планов, которые поддерживали меня в последние дни, пока мы готовились проститься с Алексисом, пока мы прощались с ним на фоне ужасных серых занавесок под какие-то булькающие звуки, под речи М. Мартена, который после церемонии очень профессиональным тоном сообщил, что мы с Летицией должны покинуть зал и можем в последний раз проститься с покойным тем способом, который нам удобен, — он сделал ударение на слове «удобен», — мы можем положить на гроб белую розу или любой другой цветок, и будьте уверены, служащий, который отвезет гроб в крематорий, проследит за тем, чтобы цветы тоже были доставлены куда следует; но у нас не было ни розы, ничего, чтобы воспользоваться услугами, продуманными до мелочей, как предложил господин Мартен, прежде чем еще раз повторить, что пора заканчивать, ведь транспортировщик уже ждет, нельзя его задерживать, поэтому нет времени включить музыку, под которую обычно проходит окончательное прощание. «Но ничего, тишина и строгость — даже лучше в такой душераздирающий момент», — прибавил Мартен, и я подумала, что, наверное, компьютер вряд ли запрограммировали на произнесение вслух прилагательного «душераздирающий». Затем М. Мартен снова отошел от гроба, чтобы мы с Летицией остались с Алексисом втроем, и, когда мы поднялись со стульев, Летиция напомнила мне, что скоро мы окажемся в горах, в снегу, среди скал, и я нашла в себе силы, чтобы погладить край гроба, как раньше я гладила теплую руку Алексиса в палате больницы.
Летиция встала и отряхнула лыжные палки, а я продолжала сидеть — совершенно без сил. Она мне все нервы вымотала. Хотела знать, о чем я думаю. И о чем я думала все это время. Я пообещала сказать, если она поможет мне подняться.
Она протянула мне одну из своих палок. Я за нее уцепилась.
— Итак?
— Я все думаю о том, что мы могли сами подобрать какую-то музыку для церемонии прощания с Алексисом.
— А… Ты знаешь, что ему нравилось?
— Нет. Но можно было выбрать что-нибудь, что нравится нам с тобой.
8
Те, кто живут не такой жизнью, как мы, могут многому нас научить
Я осталась в горах одна на несколько дней. Мы с Летицией выбрали очень хороший отель. Вполне себе мрачный, обставленный так, как понравилось бы тем, у кого совсем нет вкуса, населенный отчаявшимися туристами, которые путешествуют в несезонное время и упорно выставляют напоказ свой фальшивый энтузиазм, в общем, место идеального небытия для тех, кому все равно, где не быть. Я медленным шагом прогуливалась по снегу, не думая о погоде, не раздражаясь на то, что у меня за спиной кто-то выбился из сил. Я отдыхала в номере, не обращая внимания на интерьер, на освещение, не пытаясь представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы мне суждено было провести ее в этих стенах. Кровать я воспринимала просто как постель, ванную комнату — как место, где из крана течет вода, стол и стул — никак, как место, где можно присесть на секунду, записать номер телефона. Лишь только дверь за мной захлопнется, единственное желание — выключить свет, броситься на кровать, забыв о печали, вообще обо всем, и погрузиться в глухой сон.
В тот момент только моя подруга Летиция Ланг знала, куда она направляется. Она была так уверена в своем знании, что после ночи, проведенной нами на станции, где начался поход, едва проглотив завтрак, решила немедленно двинуться в путь. Впереди ее ждали дела, среди которых новая любовь, мужчина по имени Тьерри, живущий везде понемногу. Летиция никогда не может точно сказать, где в конкретный момент находится Тьерри. Если спросить у нее, где Тьерри, например, сегодня в девять тридцать восемь утра, она не ответит. Тьерри Вагнер может оказаться в самолете между Куала-Лумпуром и Бангалором, а может быть, он в такси на улице Шанхая, вызывает машину в Бруклине, консультируется со специалистом по финансированию бизнеса в Монако, в Женеве, в Сан-Марино, пьет капучино в Роттердаме, посещает завод в китайской, вьетнамской, лаосской провинции, о которой никто и не слышал, хоть иногда в этих местах встречаются города с населением в несколько миллионов. Географическая неосведомленность доказывает, насколько мир для нас близок и далек, знаком и неведом, насколько обманчива популярная, крепко угнездившаяся в нашем сознании идея о том, что всё близко и достижимо и все мы тесно связаны. Обманчивые идеи, однако, не повод для бессонницы.
Тьерри Вагнер — человек, перед которым мир открыт и нет никаких преград. А если где-то война, восстание, массовые убийства, Тьерри перестроит свой маршрут. Если где-то голод, Тьерри проанализирует причины и следствия и прикинет, нет ли возможности сделаться посредником в поставке продовольствия. То же со стихийными бедствиями, которые всегда многообещающи в плане финансового посредничества. Не стоит, впрочем, полагать, что этот человек наживается на чужом горе. Когда все вокруг спокойно, он счастлив. Тьерри Вагнер зарабатывает на разнице — разнице в математическом смысле слова, и, может, это понятие не вполне прозрачное, может, его нет в словарях, но оно позволяет постоянно иметь заказы, иметь работу, благодаря которой человек не выживает, а живет на широкую ногу. Если бы я не познакомилась с новой любовью Летиции, я бы не знала, что такая возможность существует и что есть шанс построить на ней жизнь. И однако! Я лично беседовала с Тьерри — это было во вторник вечером — и слышала от него слово «разница», которое сначала показалось мне мертвым, одним из тех слов, которые учителя математики пишут мелом на перепачканной доске. А затем в устах моего собеседниках слово вдруг ожило, затрепыхалось, тусклое существительное вдруг окрасилось во все цвета радуги, заблестело и взмыло ввысь, стало кружить, подобно перелетной птице, чью траекторию я с увлечением угадывала.
