— Я хотела бы спросить у вас: есть ли в этой таблице что-то, что действительно приносит вам удовольствие?
— Да, конечно.
— А любовь? Она тоже в таблице?
— Да.
— Ясно.
— Да.
— Если я правильно поняла, вы, несмотря ни на что, способны отличить приятные занятия от неприятных?
— Способна.
— Это хорошо.
— На самом деле разницы нет, потому что в конце концов я все закрашиваю серым карандашом.
— В таком случае, думаю, вам стоит на время убрать карандаш в ящик стола.
— Серьезно?
Просто удивительно, какими приятными лицами природа наградила некоторых людей. Таким людям не страшен искусственный свет медицинских ламп, таким людям можно рассказывать депрессивные истории, подобные моей истории о таблице, они остаются приветливыми и спокойными, несмотря ни на что, словно их изнури питает удивительная радость жизни. Глядя на таких людей, чувствуешь, что в любой момент их лицо может озарить улыбка, прячущаяся под эпидермисом. Такие люди умеют улыбаться всем телом. Кажется, эта способность врожденная. У доктора Сандеман я наблюдала ее неоднократно. Пока врач продолжала доброжелательно рассуждать о моем пристрастии к серому карандашу, я в очередной раз задумалась о том, как повезло людям с таким складом характера и как не повезло другим, лишенным покоя, а ведь и первые, и вторые ничего не сделали, чтоб заслужить или не заслужить хорошую нервную систему. Я решила быстренько перевести стрелки, пока разговор на личные темы не привел меня к краю бездны.
— А как дела у вас, доктор Сандеман?
— Ох-хо-хо! — Пилар от души рассмеялась, потирая руки.
— Все так хорошо?
— Все действительно неплохо. К тому же у меня есть планы, которые меня радуют.
— Профессиональные планы?
— Кое-что связанное с возвращением к земле.
— О, мы все когда-нибудь туда вернемся. Рано или поздно.
— Необязательно.
— О чем вы? Вы же врач и должны быть на стороне науки!
Пилар посмотрела на меня удивленно, потом с недоумением, потом весело и снова рассмеялась:
— Какая вы мрачная! Я говорю вовсе не о том! Я говорю о плодородной земле и том, что можно сотворить на ней в добром здравии! У меня планы, и я их обдумываю. Мне хотелось бы что-то делать руками.
— Вы можете писать.
— То есть?
— Вы могли бы написать книгу.
— Почему вы думаете, что я могу написать книгу?
— Все это делают. В том числе и врачи. Вы могли бы рассказать о своих самых интересных пациентах, например обо мне, которую вы уже изучили вдоль и поперек и которой рекомендовали в качестве лечения воздерживаться от использования серого карандаша. Современного читателя интересуют такие темы.
— Да ладно! К тому же я никогда не умела писать.
— Уметь необязательно.
— Вы смеетесь?
— Нет. В наше время вовсе необязательно уметь писать, чтобы писать. Многие вещи упростили до невозможности, чтобы людям было доступно максимальное количество занятий, например написание книг, хирургия, журналистика, резьба по дереву, кулинария, вообще искусство.
— Да как же так! Чтобы стать врачом, нужен диплом!
— Вы уверены?
— У меня, по крайней мере, он есть, у меня их даже несколько и годы практики за плечами, поэтому я имею право утверждать, что, во-первых, вам повезло со здоровым сном, даже если у вас сейчас и не лучшая полоса в жизни, а во-вторых, я не собираюсь писать книгу ни в ближайшее время, ни когда бы то ни было.
— Вы мечтаете вернуться к земле, верно?
— Да, я хочу работать руками.
— А что будет с врачебной практикой?
Пилар вновь посмотрела на меня с недоумением, но тут же взяла себя в руки и, будучи наделена способностью быстро воспринимать, анализировать и реагировать, спокойно ответила, что, когда придет время, она отойдет от врачебных дел.
Я вскрикнула так, словно моя душа не вынесла новости:
— Это невозможно!
— Очень даже возможно, — ответила Пилар, призывая меня логически взглянуть на ситуацию; кстати, она знала, что с логикой я не в ладу. — Как я могу заниматься своей землей в Боливии и одновременно лечить пациентов здесь? Между нами будут тысячи километров.
— Вы не можете перестать быть врачом!
— Конечно, могу.
— Конечно, нет!
— Послушайте…
— Послушайте лучше меня. Я скажу вам кое-что мудрое: вам надо построить себе ферму здесь, неподалеку, в наших краях, вы же знаете, какие у нас отличные земли! Будете по утрам сажать капусту, а во второй половине дня принимать пациентов. Все просто.
Видимо, мое выступление позабавило Пилар, потому что она вновь рассмеялась. Казалось, у нее из глаз сейчас польются слезы.
С некоторых пор мое чувство юмора — скорее черного юмора — мешало мне оценивать комизм происходящего, вот и теперь я подумала, что в нашей с доктором Сандеман ситуации нет ничего смешного. Если придерживаться фактов, то ситуация такова: врач объявила о том, что перестает быть врачом под хитрым предлогом — мол, хочу вспахивать родную землю, — а пораженному до глубины души пациенту, то есть мне, не хватало только этого повода, чтобы в очередной раз задуматься о невыносимости бытия.
Загнанная в угол, я окончательно вышла из себя, что со мной случается не так уж и часто, и высказала Пилар Сандеман, иностранке, работающей врачом в стране, которая ее приняла, то есть в моей стране, все, что думаю об ответственности доктора перед пациентом и остром ощущении зависимости от терапевта. Ясно, что большинство людей, которым врач объявил бы о переезде, записались бы к другому врачу так же спокойно, как съедают другое блюдо, смотрят другое кино, любят другую женщину. Но существуют иные пациенты, и не все из них страдают мелкими психосоматическими недугами, достойными осмеяния, так вот эти странные пациенты ни на что не променяют дом родной. Больницу могут закрыть, врач может переквалифицироваться в барабанщика джазовой группы, пациент, подобный тем, которых я выше описала, будет продолжать требовать, чтобы ему вернули его доктора. «Самое время понять, что даже если в этом мире низменных интересов, под предлогом повышения КПД, а на самом деле просто ради прибыли, все силы бросили на создание оружия, а не на лечение больных, некоторые умудрились не попасться в ловушку и выжить», — с серьезным видом сообщила я своему доктору в пятницу 16 мая. Кто выжил? Сколько их? Загадка. Можно лишь предположить, что связь между этими незнакомцами сильнее, чем между монозиготными близнецами. Их отличает жесткость, непреклонность. Как она проявляется? Да просто-напросто люди умеют делать осознанный выбор и того же требуют от других. Этих существ легко узнать по отказу — почти патетичному, отказу, который происходит почти на физиологическом уровне, — от сиюминутных развлечений, сиюминутного гения, сиюминутных цифр, сиюминутного невежества, сиюминутной глупости художественной мысли, сиюминутных небылиц, возмущения, сиюминутного нутряного бунта, вежливости и добросовестности. Они никогда не уступают, даже когда круг возможностей сужается, а именно так и происходит, ведь подобные люди редко бывают птицами высокого полета, они лишены власти. «Так что, — сказала я доктору Сандеман, — если представитель редкого вида выбирает вас в качестве врача и подтверждает свой выбор регулярными визитами, знайте: это неспроста, не от лени, можете мне поверить».
