— Угу, тетя Акки…
— Ч-черт знает что такое!
Снова появилась горничная — на этот раз она принесла сигареты и, на удивление гостям, огромную коробку сигар.
— Еще у Тима Комбардейла брала, — похвасталась леди Алиса. — Даем вам десять минут. Можете перейти с ними в гостиную. Пошли, Дульси.
Она протянула ей руку. Дульси замешкалась.
— Позвольте мне, — галантно предложил Аллейн.
— Благодарю. Годы уж не те — отпрыгала свое, бабка. Ну все, главное — подняться.
Аллейн распахнул перед старой дамой дверь. Леди Алиса торопливо проковыляла к ней и посмотрела на него снизу вверх.
— Странно все-таки устроен мир, — сказала она. — Не так ли?
— Чертовски странно.
— Не засиживайтесь слишком долго за вашим вином. Я хочу показать вам одну вещь — через полчаса поднимусь. Не задерживайте его, Оттерли.
— Да я и не собирался, — заверил старуху доктор Оттерли. Когда дверь закрылась, он положил руку себе на диафрагму и простонал: — О-о-о! Клянусь богом, этот гусак был настоящий атлет. Но зато какие вина…
— Превосходно… — рассеянно согласился Аллейн.
Затем он прослушал лекцию доктора о семействе Мардиан и его лучших временах.
— Эти Мардианы как на подбор все были здоровые, что твои быки, и такие же твердолобые, — сказал он. — И крайне, крайне высокомерны! — Он поднял палец. — Вот этим все сказано.
Аллейн подумал, что лоб самого доктора Оттерли вряд ли настолько же тверд.
— Ну что, присоединимся к дамам? — предложил врач.
Леди Алиса расположилась в таком глубоком кресле, что от нее было скрыто все, кроме того, что происходило непосредственно перед ее глазами. По ее распоряжению Аллейн установил это чудовищное произведение эпохи королей Эдуардов в стратегическую позицию. Дульси положила старухе на колени небольшой газетный сверток. Аллейн с бьющимся сердцем разглядел, что оберточной бумагой служит номер «Таймс» за 1871 год.
— Пора уже поменять обертку, — сказала леди Алиса и дернула завязки на бечевке.
— Ей-богу, — сказал доктор Оттерли, махнув сигарой, — вы удостоились большой чести, инспектор. Ей-богу!
— Поди ж ты, большой чести… — сказала леди Алиса. — Держите. Пододвинь-ка стол, Дульси, а не то она распадется по кускам.
Доктор Оттерли придвинул стол, и Аллейн разложил на нем небольшую книгу, которую старуха сунула ему в руки. На самом деле это оказалась не книга, а что-то вроде общей тетради — изрядно потрепанной и старой. Кожаный переплет уже давно треснул. Открыв ее, Аллейн обнаружил, что это дневник-календарь некоего Амброуза Хилари Мардиана «из Мардиана окр. Йоуфорда», написанный в 1798 году.
— Мой прапрадедушка, — пояснила леди Алиса. — Я была урожденная Мардиан и замуж вышла тоже за Мардиана. Не молодого. Листайте до среды — что перед самым Рождеством.
Аллейн перевернул несколько страниц.
— А вот и оно, — нашел он.
Эта запись, так же как и все остальные, была сделана каллиграфическим почерком. Чернила сильно выцвели и стали бледно-коричневого цвета.
— «Среда Скрещенных Мечей, — прочел он, — 1798 год. Заметки на моррис для Пятерых Сыновей».
Затем, бросив быстрый взгляд на праправнучку автора дневника, Аллейн принялся читать дальше:
«Сегодня вечером случилось посмотреть Мардианский мимический танец с мечами (я бы назвал его именно так, а не мориск
[44] и не моррис). Хотелось бы записать эту церемонию на бумаге в том виде, как мне приходилось видеть ее еще в детстве, так как после смерти Йео Андерсена из Кузнецовой Рощи я понял, что сопровождающие ее вирши уже подверглись усечению — по незнанию ли или забывчивости исполнителей морриса (или мориска). Ежели и дальше так будет, то может статься, что они и вовсе пропадут. Было бы премного жаль, ибо церемония сама по себе любопытная и в некоторой степени уникальная. В ней соединяются, по сути, различные мимические пьесы такого толка, где есть отец, который избегает смерти от рук своих сыновей сначала путем разбивания зеркала (скрещенных мечей), затем путем обнародования своего завещания, а после этого его как бы в шутку обезглавливают. Отсюда вышел и сам танец с мечами, состоящий из трех частей, а вот сцена с кроличьей шапкой — это уже другой источник. Не стану слишком углубляться и лишь скажу, что собираюсь записать то, что обычно произносил Йео Андерсен и все его предшественники, изображавшие Шута. Вне всякого сомнения, слова эти претерпели изменения со временем, но я даю их в таком виде, в каком мне представил их Йео. Слова эти обычно не произносились вслух, а лишь проговаривались вполголоса. Не стану спорить, красоты и смысла в них немного, но тем, кто всерьез интересуется стариной и деревенским бытом, они могут очень пригодиться.
Итак, в конце первой части танца с мечами, где Шут как бы разбивает зеркало, он говорит:
В первый раз зеркало я разобью,
Зеркало купит свободу мою.
В конце второй части он как бы показывает им свое завещание и продолжает:
Второй раз открою вам тайну свою —
Отдаст завещанье свободу мою.
В конце третьей части он кладет голову в переплет мечей и говорит:
И вот уж ножи над моей головой —
Видно, лежать мне в землице сырой.
И потом:
А как меня Бетти залюбит,
А как меня Конёк покроет,
Вы мне голову — ножом,
А я встану — молодцом!»
На этом записи о среде Скрещенных Мечей заканчивались.
— Необычайно интересно, — заметил Аллейн. — Спасибо. — Он закрыл тетрадь и повернулся к доктору Оттерли. — Лицедей произносил что-нибудь подобное?
— Думаю, что да, только он все как-то скрывал. Бормотал в этих местах что-то непонятное и никому не говорил что. Сыновья были достаточно близко от него, чтобы услышать, но они тоже почему-то не любили об этом говорить. Прямо смешно, если разобраться, — скороговоркой пробормотал доктор Оттерли. — И все-таки любопытно.
— А он когда-нибудь видел этот календарь, леди Алиса?
— Я ему показывала. Однажды, когда он приходил к нам чинить котел. Он хитро так посмотрел и говорит, что, мол, все это знает.
— Как вы думаете, эти присказки — особенно последние четыре строки — известны в других местах, где исполняются такие танцы?
— Разумеется нет, — возразил доктор Оттерли громче, чем ему бы хотелось. — Они не упоминаются ни в текстах у Ревесби, ни в каких-либо других английских мимических обрядах. Это чисто местное. Взять хотя бы это слово — «залюбит». В наших краях мне еще приходилось его слышать — когда я был мальчишкой, — но сомневаюсь, что оно встречается где-нибудь еще. Во всяком случае, не в таком контексте.
