— Но это же не значит, что она совсем дура. А стараниями Эрни и его папаши в деревне теперь про нас каждая собака знает. Меня вон даже сышик допрашивал, а что я ему скажу — нет?
— О господи, Трикси!
— Лучше уж узнать правду от меня, чем потом выслушивать от других всякие небылицы. И Камилле лучше узнать все прямиком от вас. Она уже идет.
Трикси напоследок погромче встряхнула своей тряпкой и вернулась в дом. Ральф слышал, как она поздоровалась с Камиллой, которая тут же вышла на свет — свежая, румяная и в красной шапке.
Аллейн появился следом и увидел, как парочка удаляется вниз по дороге. Он как раз собрался сходить за машиной. «Похоже, парень решил покаяться в своих прошлых грехах», — подумал Аллейн.
— Камилла, — начал между тем Ральф, — мне нужно кое-что тебе сказать. Я еще раньше собирался, но потом… Ну, в общем… я струсил. Не знаю, как ты к этому отнесешься… в общем, я… я…
— Надеюсь, ты не собираешься сказать, что все это была ошибка и ты больше меня не любишь?
— Конечно нет, Камилла. Как тебе только такое пришло в голову! Наоборот: с каждой минутой я люблю тебя все больше и больше! Я просто обожаю тебя!
— Счастлива это слышать, милый. Ну-ну, продолжай.
— Боюсь, я тебя немного расстрою.
— Вряд ли тебе удастся меня расстроить — если ты, конечно, не содержишь тайной жены! — выпалила вдруг Камилла.
— Разумеется нет. Как ты могла такое подумать!
— И разумеется, если — прости, что напоминаю тебе об этом, — если это не ты убил моего деда.
— Камилла!!!
— Ну ладно, знаю, что не убивал.
— Но ты же не даешь мне…
— Ральф, дорогой, ты же видишь — я сдалась и больше не требую, чтобы мы с тобой не встречались. Я готова с тобой согласиться — это действительно было чересчур…
— И слава богу. Но, милая…
— И все-таки, Ральф, дорогой Ральф, ты должен понять, что, хотя я засыпаю с мыслями о тебе и по утрам таю от счастья тоже из-за тебя, я должна себя приструнить. Люди могут говорить все что угодно, — продолжала она, подкрепляя свою речь взмахами руки в вязаной варежке, — что классовое различие — это vieux jeu
[46], но ведь они-то не были в Южном Мардиане. Поэтому вот какое у меня предложение…
— Любимая, это я должен делать тебе предложение. И я его делаю. Ты согласна выйти за меня замуж?
— Да, разумеется, спасибо. При условии безоговорочного согласия со стороны твоего отца и твоей прабабушки. И конечно же, моего отца, который, как мне кажется, предпочел бы, чтобы ты учился в Королевском колледже, хотя сама я там не учусь. Во всем остальном его восторги на твой счет обеспечены: больше всего он боится, что я увлекусь каким-нибудь студентом театрального института, — пояснила Камилла, повернувшись к нему с выражением умиления от своей собственной взбалмошности. Она пребывала в той стадии влюбленности, когда женщина так остро ощущает себя любимой, что ей хочется все время разыгрывать роль и срывать невидимые аплодисменты перед аудиторией, состоящей всего из одного — но зато какого благодарного! — зрителя.
— Обожаю тебя, — повторил Ральф, на этот раз уже скороговоркой. — Но послушай, милая, любимая моя, я ведь хотел кое-что тебе сказать.
— Ну да, конечно. Начал, так говори. Может быть, ты хочешь сказать, — осмелилась предположить Камилла, — что у тебя до меня была какая-то интрижка?
— Ну, в общем… в каком-то смысле, да… только…
Камилла тут же перебила его с видом ученой совы:
— И что же в этом удивительного? В конце концов, тебе уже тридцать, а мне всего восемнадцать. Даже в моем кругу многие увлекаются интрижками, хотя лично со мной не случалось ничего подобного. Разумеется, я понимаю — у мужчин все это по-другому…
— Камилла, послушай меня.
Камилла взглянула на него, и желание выступать перед ним пропало у нее само собой.
— Извини, — сказала она. — Говори дальше.
Он продолжил. Они шли по йоуфордской дороге, и с каждым его новым словом сверкающее зимнее утро теряло для Камиллы свою прелесть. Когда он закончил, она поняла, что ей нечего сказать ему в ответ.
— Видишь, — выдавил наконец Ральф, — для тебя это совсем другое дело.
— Да нет, что ты, — вежливо отозвалась Камилла. — То есть я хочу сказать… Ну что здесь такого? Конечно, немного странно и непривычно — наверное, потому, что это кто-то, кого знаешь…
— Прости меня, — повторил Ральф.
— Но ведь мы с Трикси вроде как подружки… Просто невероятно. И как она могла? Бедняжка…
— Да нет же. Она не бедняжка. Я не пытаюсь искать себе оправдания, но у этих деревенских совсем другие нравы. Они совершенно по-другому смотрят на эти вещи.
— Кто это — они? И по сравнению с кем — другие?
— Ну как — по сравнению с нами, — бросил Ральф и тут же осознал свою ошибку. — Все это так сложно для понимания… — со вздохом пробормотал он.
— Да уж как-нибудь постараюсь понять… Все-таки я только наполовину из «этих».
— Камилла, любимая…
— Похоже, у тебя прямо пристрастие к «этим», а? Сначала Трикси. Потом я.
— Ты причинила мне боль, — сказал Ральф, выдержав паузу.
— Извини, я не хотела быть такой жестокой!
— У нас и не было ничего серьезного, просто… просто все случилось как-то само собой. Трикси сама уступила. Но для нас обоих это ничего не значило.
Они все шли и шли, рассеянно оглядывая придорожные деревья, усыпанные сверкающими бусинками капели.
— Надо же, — фыркнула Камилла, — как ловко ты перебросил меня в лагерь к «этим»… к Трикси… чтобы уж до кучи.
— Господи… Опять ты разжигаешь классовую вражду?
— Но ты сам начал. Разве не ты сказал, что у «этих» свои представления?
Он беспомощно развел руками.
— И что — теперь все знают?
— Боюсь, что да. Сплетни… Ты же знаешь, какие эти… — Он осекся.
— Эти деревенские?
Ральф крепко выругался. Камилла разрыдалась.
— Ну прости… прости меня… — исступленно повторял он. — Ради бога прости…
— Ну ладно, — всхлипывая, сказала Камилла. — Это совсем уже никуда не годится… наверное… наверное, я вела себя глупо.
— Должна же ты это пережить? — в отчаянии воскликнул он.
— Постараюсь.
— Смотри старайся как следует. — Ральф принялся платком вытирать ее щеки.
— Это все потому, что я росла одним ребенком в семье. Мой папа ужасно старомоден.
— Он что — такой же извращенный сноб, как ты?
