— Не сообщу ли я в полицию? — закончил Аллейн.
— Ну… почему бы и нет?
— Так вы говорите, что не знаете меня. Тем не менее, когда заходит речь о спасении этой несчастной девочки из лап ваших приятелей, ваш выбор падает именно на меня. Что-то тут не сходится.
— Вы не понимаете, — возразил Робин. — Не понимаете, как это опасно. Если они узнают, что я рассказал вам!..
— Что же они сделают?
— Ничего! — поспешно воскликнул Робин. — Ничего! Только я ведь пользуюсь их гостеприимством.
— У вас странные представления о гостеприимстве, вам не кажется?
— Странные? Пожалуй.
— Скажите-ка, не случилось ли недавно какое-нибудь событие — я имею в виду последние сутки, — усугубившее ситуацию?
— Кто вы? — внезапно спросил Робин.
— Послушай, парень, не нужно уметь читать мысли на расстоянии, чтобы догадаться, что ты оказался в тупике и тебе необходимо срочно что-то предпринять.
— Да, наверное. Мне очень жаль, сэр, но боюсь, я не могу больше отвечать на ваши вопросы. Только… только, ради бога, сделайте что-нибудь для Джинни!
— Мы заключим с вами сделку. Как я понял, вы хотите увезти эту девушку, не поставив в известность остальную компанию.
— Да, сэр. Да.
— Хорошо. Сможете ли вы убедить ее поехать в Роквиль в шесть часов?
— Не знаю. Я рассчитываю на это. Если его не будет поблизости, то смогу. Она… Мне кажется, она проявляет ко мне симпатию, — робко сказал Робин, — когда он не появляется, чтобы все изгадить.
— Если она не поедет, сможете ли вы уговорить ее прогуляться на стоянку?
— Наверное. Она хочет купить серебряную козу у старушки Мари.
— Тогда, возможно, стоит сказать ей, что мы звонили и просили ее выбрать для Рики какую-нибудь статуэтку. К примеру, рождественскую сценку.
— Хорошая мысль. Ей это понравится.
— Отлично. Держите машину наготове и уговорите Джинни пройтись к стоянке. А потом предложите проехать до гостиницы, чтобы отвезти статуэтку.
— Знаете, сэр, я думаю, мне это удастся.
— Хорошо. Как только она окажется у вас в машине, делайте что хотите, но держите ее подальше от замка. В любом случае привезите ее к нам. Сомневаюсь, что она согласится остаться пообедать. Можете сымитировать поломку на пустынной дороге. Ну не знаю, проявите инициативу. Забейте выхлопную трубу. И вот еще что. Баради — или кто-то другой — говорил мне, что для своих вечеринок вы облачаетесь в некую униформу.
— Точно. Она называется мантией солнца. Мы носим ее дома и… и обязательно вечером по четвергам.
— Не та ли это белая хламида, в которую был одет Оберон сегодня утром?
— Да. Нечто вроде роскошной монашеской рясы с капюшоном.
— Не захватите ли вы с собой парочку?
Робин повернул голову и в изумлении уставился на Аллейна.
— Как хотите…
— В течение дня улучите момент и положите их в машину.
— Я не понимаю…
— Разумеется, не понимаете. Принесите две, если у вас есть две. Вовсе не обязательно тащить одеяние мисс Тейлор.
— Ее одеяние! — воскликнул Робин. — Притащить! Да в этом все и дело! Завтра вечером они заставят Джинни надеть Черную Рясу.
— В таком случае принесите одну белую, одну черную, — спокойно сказал Аллейн.
2
В четверг вечером на Лазурном Берегу, где и так всегда царит театрализованная атмосфера, разразилось поистине потрясающее действо: в оправдание прогноза погоды была срежиссирована гроза.
— Приближается дождь, — послышался хриплый голос с балюстрады замка Серебряной Козы. — Слышите? Гром!
Далеко на юге небеса откликнулись невнятным бурчанием.
Карбэри Гленд взглянул на разодетую фигуру, примостившуюся на балюстраде. Фигура сливалась с пурпурной гирляндой бугенвиллей.
— Когда вы говорите, я вижу перед собой голос, а не человека, — сказал Гленд. — Вы похожи на сказочную птицу, дорогая Сати. Если бы я себя так погано не чувствовал, то непременно написал бы вас.
— Шорох, бормотанье, взрыв и дробь, — продолжала Сати в радостном предвкушении. — А потом дождь. Так оно всегда бывает. — Она вытянула губы и глубоко затянулась длинной сигаретой.
Баради подошел к ней и отнял сигарету.
— Это против правил, — сказал он. — Всему свое время. Вы чересчур возбуждены. — Он выбросил сигарету и вернулся на свое место.
Горизонт осветился белым сполохом, и после паузы послышался отдаленный грохот.
— В «Комеди Франсэз» это получалось гораздо лучше, — заметила Аннабелла Уэллс, презрительно поджав губы.
Баради так низко нагнулся к ней, что его нос и ее ухо образовали некое сюрреалистическое единство. Под носом Баради шевелились усы, словно жившие своей собственной жизнью, под усами пухлые губы кривились в почти беззвучной артикуляции. Выражение лица Аннабеллы Уэллс не изменилось. Она едва заметно кивнула головой. Лицо доктора еще ненадолго задержалось над ее шеей, а затем он вновь откинулся в кресле.
Над почерневшим морем вспыхнула молния и надвое расколола небо.
— Раз, два, три, четыре, — считал хриплый голос под аккомпанемент хлопков в ладоши. Возгласы других гостей покрыл раскат грома.
— Всегда надо считать, — пояснил голос, когда вновь стало тихо.
— Больше всего я ненавижу, — быстро заговорила Джинни Тейлор, — не гром и не молнию, а вот эти промежутки между раскатами. Как сейчас.
— Пойдем в дом, — предложил Робин Херрингтон. — Необязательно торчать здесь.
— Я хочу как бы испытать себя.
— Учитесь быть храброй? — со странной интонацией спросила Аннабелла Уэллс.
— Джинни явит нам отвагу львицы и пылкость феникса, — сказал Баради.
Аннабелла резко поднялась и эффектной походкой двинулась к балюстраде. Баради последовал за ней. Джинни отбросила волосы со лба, взглянула на Робина и тут же отвела глаза. Робин приблизился к ней, Джинни упорно смотрела в сторону. Робин неуверенно топтался на месте. Карбэри Гленд, полуприкрыв глаза, вглядывался в затянутое тучами небо и помутневшее море.
— Зловещее великолепие, — испуганно пробормотал он. — Которое, впрочем, совершенно невозможно написать. Что радует.
Тишина на самом деле не была полной. Ее озвучивали привычные шумы, приобретавшие тем не менее странную значимость. Например, цокот канарейки мистера Оберона, прыгающей в клетке с пола на жердочку и обратно. Стрекот забывшей умолкнуть цикады на склонах, которые мистер Оберон величал своими «экзотическими садами». Смех женщины на служебной половине замка и где-то далеко, за много километров от Дусвиля, жалобный гудок поезда. Но в преддверии грозного взрыва все эти разрозненные звуки скорее сливались с тишиной, нежели нарушали ее.
