Цветной мальчишка назвался Абрахамом. Выглядел он очень бодрым и деятельным, как будто нахлебался кофе и ждёт, что вот-вот случится что-нибудь значительное — например, налетит торнадо, грянет наводнение или свалится прямо под ноги сундук, набитый деньгами.
Были мы все примерно одногодками, все быстро начинали скучать и немного устали от общества взрослых — стоит ли говорить, что мы тотчас же закорешились?
Абрахам сказал:
— А у нас с Рики карты с голыми тётками есть!
— Только вот они не с собой, — поспешно добавил Ричард, чтобы я, чего доброго, не попросил выложить их для ознакомления.
— Ага, — разочарованно протянул Абрахам. — Они в штабике на дереве, а это отсюдова совсем не близко. А ещё у нас негробойки есть. Я вот в консервную банку с тридцати футов попаду, спорим?
«Негробойкой» называли самодельную рогатку из язычка ботинка и куска шинной резины на палке. Название это было совершенно обычным, и Абрахам произнёс его, не задумываясь, безо всякого стыда.
— Слышали мы, тама тело мёртвое привезли, — добавил Абрахам. — Женщину какую-то убили.
Я не выдержал:
— А ведь это я её нашёл.
— Ага, конечно, — усмехнулся Абрахам. — Фигушки. Так мы и поверили. Кому другому лапшу навешивай!
— А вот и правда! Там мой папа щас внутри. Он в наших краях констебль.
— Ну тут-то у него уже полномочий нету, — вмешался дед в таратайке на свинячьем ходу. Слышал старый, как оказалось, вполне себе прилично. Я подумал: а ведь, поди, слышал он и то, как мы разговаривали про те карты с голыми тётками, и смутился.
Ричард Дейл сказал:
— А это у нас дядюшка Фараон. Ноги ему отрезали — это после того, как разодрал их дикий кабан. А кабана-то звать Хрюндель Джесс. Только это не дикий кабан. Этот — очень даже домашний.
— Очень жаль, — обратился я к старику.
Он воззрился на меня, словно на какой-нибудь доселе не виданный диковинный овощ:
— Чего тебе жаль-то?
— Я про ваши ноги.
— А, это, — бросил он. — Да ну их. Не вчера ведь случилось. Я привычный.
— А тело-то ты где нашёл? — спросил Абрахам, и я выложил всем троим свою историю. Закончил так:
— Я-то думал, раз уж я её отыскал и уж всяко видел, папа позволит мне снова на неё поглядеть да послушать, чего доктор скажет, только вот папа не захотел.
— А у них вечно так, — сказал Ричард. — Взрослые думают, им всё знать надо, а нам ничего нельзя, даже одним глазком взглянуть — и то ни-ни. Эй, а пошли-ка поиграем, не хочешь?
— Не-а, — сказал я. — Я лучше тут подожду.
Ричард подмигнул:
— Да погнали играть, чего ты?
Абрахам заулыбался, и я задался вопросом: чем же это таким они собрались заниматься? Надеюсь, не курить виноградные листья или, того хуже, табак, потому как меня что от одного, что от другого всю жизнь с души воротило. Когда бы и что бы я ни пробовал, неизменно прихватывало живот.
Ричард прижался вплотную и заговорщицки произнёс:
— Мы с Абрахамом тута кое-что знаем такое, чего тебе точно захочется знать про это тело. Айда с нами.
Я поразмыслил над предложением, но только на секунду. Мальчишки попрощались с дядюшкой Фараоном, и я побежал с ними в сторону ручья. Меня провели вдоль берега и наверх, за ледохранилище, где росло большое чётковое дерево.
Ричард шептал:
— Мы с Абрахамом — мы в этих местах всё-превсё знаем. Вон тама, наверху в крыше, есть большущая дыра, прямо над приёмным цехом, где лёд выгружают. Над ней лист жести лежит, но можно его отодвинуть, и тогда гляди — не хочу. Если его не слишком далеко сдвигать, снизу ничё не заметят — тама как раз тень от дерева падает. Ни один лучик не пробьётся! А ещё, само собой, и трещины всякие в крыше. Блеснёт немного солнце то там, то сям — никто и ухом не поведёт!
— А что, если они в другой комнате будут? — спросил я.
— Ну будут в другой, и ладно тогда, — сказал Абрахам. — А ну как всё-таки в той?
Мы побежали к чётковому дереву — Ричард во главе, Абрахам — следом за ним, а я — последним. Дерево было высокое и раскидистое, некоторые ветви нависали над ледохранилищем. Мы вскарабкались на эти ветки, а оттуда — на крышу. Ричард пролез по крыше до дыры в кровельной дранке, которую укрывал жестяной лист. Оттащил его рукой. Из хранилища вырвался поток холодного воздуха и приятно обдал нам лица. Тучи над нами потемнели, как бы сгущая тени, чтобы помочь нашей задумке.
Мы оглянулись на толпу. Снизу на нас открывался отличный обзор. Кое-кто махал нам рукой. Я подумал: ох и влетит же мне потом от папы! Но игра всяко стоила свеч. Этим людям ни к чему сдавать меня отцу. Они ведь даже с ним незнакомы. И, как водится у цветных, скорее всего предпочтут не соваться, когда дело касается белых.
Поначалу не было видно ничего, но можно было разобрать звуки разговора. Я узнал голос доктора Стивенсона. Говорил он громко и явно находился под хмельком. Как раз когда я вдруг струхнул и подумывал уже было спускаться, Ричард взял меня за плечо и в поле зрения показались двое чернокожих — они внесли длинную и узкую цинковую ванну, набитую льдом, и, понятно, в ней же лежало мёртвое тело.
Труп прикрывал большой льняной мешок, но как только ванну установили на столе для резки льда, мешок сдёрнули, и я смог разглядеть всё хорошенько.
Глядя на мёртвую сверху, я почувствовал нечто странное. Это было то же самое тело, которое я нашёл той ночью. Но тогда со страху померещилось, будто росту в нём футов десять, не меньше. Теперь же оно оказалось маленьким, опухшим, беспомощным и — неожиданным образом — человеческим. В этом теле когда-то обитала живая душа, и само оно когда-то жило, ело, смеялось и мечтало. Ну а сейчас это всего лишь жалкая оболочка из бренной плоти — без души. Я то ли учуял, то ли вообразил, будто чую, как из ледохранилища вместе с волной прохлады поднимается тяжёлый дух разложения.
В этот миг для меня ещё кое-что изменилось. Я осознал, что человек на самом деле бывает смертен. Мама с папой тоже могут умереть. Я и сам могу умереть. И все мы когда-нибудь умрём. Во мне вдруг образовалась какая-то пустота: пошевелилась, подыскала себе местечко, улеглась и затихла, если не насовсем, то, по крайней мере, на время.
Голова женщины запрокинулась назад и частично погрузилась в кубики льда. Рот открылся, там не хватало зубов. Оставшиеся зубы поломались и выщербились, и я сразу же понял: их ей выбили. Разрезанные груди завалились за спину, а кровь смёрзлась и посерела.
Впервые в жизни видел я женское причинное место, но там, по сути, и смотреть-то было не на что. Всего лишь тёмный треугольный лоскуток. Колени у несчастной женщины слегка изогнулись, левое бедро опустилось, а правое задралось немного кверху. Руки вытянулись вдоль тела, а пальцы скрючились, как когти. Лица было толком и не разобрать. На нём не осталось живого места. Там, где тело истыкала проволока, виднелись проколы. По всему телу шли многочисленные порезы.
