— Негоже творить такие непотребства после того, как человек отдаст Богу душу. Господь милосердный, ужас-то какой! Негоже творить такое!
— Когда знаешь, на какого зверя охотишься, — вмешался папа, — как он живет да как убивает, так ты его скорее поймаешь.
— Боже, несчастная Джельда-Мэй, — сокрушался священник. — Но сейчас ей лучше. Она — в лучшем мире.
— Надеюсь, вы правы, — услышал я голос доктора Тинна. После этого мы с моими новыми приятелями скользнули к чётковому дереву и полезли вниз.
7
К тому времени, как мы соскочили на землю и вернулись на площадку перед ледохранилищем, толпа начала расходиться. Народ слонялся туда-сюда и недовольно роптал — ведь узнать так ничего и не удалось, а давешний старый негр, дядюшка Фараон, катил в своей таратайке на свинячьем ходу к хозяйственной лавке: «Трогай, Хрюндель Джесс!»
— Пойду его нагоню, — сказал Абрахам, когда увидел дядюшку Фараона. — Надо будет помочь ему там со всякой бакалеей.
— Я с ними, — сказал Ричард. — Здоровски, что мы познакомились, Гарри. — И они умчались.
Я почувствовал себя покинутым и очень виноватым. Папа ведь что мне велел? Папа велел мне сидеть и ждать. Я убеждал себя, что я и ждал, но понимал, что выкручиваюсь. Ждать-то я ждал, но залез на крышу ледохранилища и видел то, что не предназначалось для моих глаз, слышал то, что не предназначалось для моих ушей. Я не всегда поступал так, как мне велели, но в этот раз чувствовал, будто переступил какую-то черту, за которой мне уже не будет прощения.
Когда папа, доктор Тинн и преподобный Бэйл вышли на улицу, я старательно изображал невинность. Как священник вошёл в ледохранилище, я не видел, но это явно был он. Это оказался высокий, крайне сухощавый чернокожий с приплюснутым носом, а смотрел он так, будто ждал, когда же случится какая-никакая беда, чтобы завести речи о спасении души. Одет он был в чёрные брюки и туфли, а белая рубашка пожелтела под мышками от пота. На шее у преподобного висел тонкий чёрный галстук, который уже несколько поистрепался, а на голову он, выходя из здания, надел коричневую шляпу из мягкого фетра. С левой стороны шляпу украшало яркое красно-зелёное перо.
Но вот они спустились с крыльца, папа тоже натянул шляпу, взглянул на меня, и, хотя он ничего не сказал, доложу я вам, не по себе мне сделалось от этого взгляда. У крыльца папа что-то передал священнику, повернулся к доктору и протянул руку. Доктор Тинн, по-прежнему непривычный к такому обхождению, торопливо выставил ладонь, и они пожали руки.
— Благодарствую за помощь, — сказал папа. — Мы, может статься, ещё побеседуем.
— Это, констебль, было всего лишь частное мнение, — ответил доктор.
— Мне это мнение показалось весьма похожим на правду, — заверил папа.
— Спасибо на добром слове, констебль.
Они ещё немного поговорили с преподобным Бэйлом. Я увидел, как папа слазил в карман и сунул что-то пастору в руки, но что — различить не смог. Потом пожал ему ладонь, развернулся и позвал меня:
— Пойдём, сынок.
Мы прошли до дома доктора Тинна, который шёл следом за нами, сели в машину и подъехали к лавке. Там опять встретился дядюшка Фараон — старик сидел в своей таратайке под тенью полога из ивовых прутьев и льняной мешковины и попивал газировку. Его боров по кличке Хрюндель Джесс валялся тут же, в грязи, — как был, в полной упряжи. Голову он спрятал от солнца под крыльцо и, довольно похрюкивая, жевал чёрствую заплесневелую хлебную корку.
— Вот те на, теперь у вас уже свинья, — обратился папа к дядюшке Фараону.
— А, господин констебль, как живёте-можете?
Выходит, дядюшка Фараон и папа знакомы. У меня ёкнуло сердце. А вдруг он обмолвится о том, как мы с Абрахамом и Ричардом забрались на крышу ледохранилища?
— Ну как, жизнь-то вас не забижает, господин констебль?
— Да ничего, терпимо, — сказал папа. — А вас?
— Я бы и пожаловался, да что толку-то!
Папа и дядюшка Фараон обменялись усмешками, и папа приподнял шляпу, как будто хотел отмахнуться от дядюшки Фараона — в этот день он не был в шутливом расположении духа.
Мы вошли в лавку. Я спросил:
— Ты его знаешь?
— Разве не очевидно, сынок?
— Конечно, пап.
— Когда-то он был первым охотником во всей нашей пойме, покуда дикий кабан не оторвал ему ногу. Зверюгу эту кличут у нас Старым Бесом. Рыщет где-то в дебрях. Громадный такой старый секач. Никому ещё не удалось его убить. А видели многие — в основном где-то в этой части округа. В наших краях и дальше, вплоть до самого Мад-Крика.
Я чуть было не спросил, не могут ли тогда быть правдой слова доктора Стивенсона — насчёт того, что дикий кабан задрал нашу женщину, — да вовремя спохватился.
— И много же городов, которые кончаются на «крик», — вместо этого сказал я.
— Угу, — ответил папа.
В лавке Абрахам вместе с Ричардом закупали бакалею для дядюшки Фараона. Они поболтали немного с нами и ушли куда-то по своим делам.
Папа купил нам кусок болонской колбасы, коробку галет, немного незрелого сыра и пару бутылок колы. Мы уселись в холодке перед входом в лавку и наблюдали, как Джесс дремлет, спрятав рыло под крыльцо, а дядюшка Фараон с наслаждением посасывает газировку. Папа вытащил перочинный нож, нарезал мясо и сыр и выложил их на обёрточную бумагу. Мы стали есть, закусили галетами, запили содовой. Мимо прогрохотало несколько повозок со свежеспиленным лесом.
Некоторое время сидели мы в тишине, а потом папа заговорил:
— Послушай, сынок.
— Да, пап.
— Мне хотелось бы, чтобы ты поступал, как я тебя попрошу. Вот вырастешь — тогда сможешь поступать, как пожелаешь. Сможешь делать всё, что только дозволяется законом, земным да небесным, ну а пока ты ещё мал, то делай, как я попрошу.
Ага, всё-таки он меня видел.
— Хорошо, пап.
Мы ещё немного поели. Я спросил:
— Ты меня выпорешь?
— Нет. Ты уже вроде как перерос эти глупости, тебе не кажется?
— Думаю, да.
— Перерос, как есть перерос. Вот и давай ты будешь вести себя, как подобает тебе по годам, а я буду с тобой обращаться опять-таки по годам. Договорились?
— Да, пап.
— А это значит — слушать, чего я тебе говорю. Или что мама тебе говорит. Ты ведь соображаешь уже, что к чему. Мне не хотелось, чтобы ты всё это видел.
— Но я ведь и так уже её видел, пап.
— Знаю, сынок. Но то произошло по случайности. А сейчас это было совсем не твоего ума дело. Тут ведь всё в ином свете. Понимаешь, о чём толкую?
— Да, пап.
— Эту несчастную женщину тоже ведь кто-то когда-то любил, и нехорошо, чтобы на неё глазела куча народу, словно где-нибудь в цирке. То, что с ней происходит, теперь уж не в её власти, вот мы и будем как-то этим управлять. Всё, что мы сделали, — так это, только чтобы разузнать о ней то, что нужно было про неё знать. И вот ещё что, сынок: есть такие вещи, о которых лучше вообще не думать, если только можно без этого обойтись. Ты, может, сейчас себе такого даже не представляешь, только ты уж мне поверь, бывают такие штуки, знать о которых совсем не нужно, а не то они к тебе потом вернутся и ты им нисколько не обрадуешься. И вот, кстати. Я ведь заметил, что вы, ребята, сидите там наверху, едва только вы забрались на крышу. Двигаетесь-то вы ни разу не бесшумно. Просто чтоб ты знал, ребята эти — они славные ребята. Который поменьше — внук дядюшки Фараона.
