— Абрахам.
— Вот-вот, Абрахам. А другой — сынишка мистера Дейла. Мистер Дейл — тоже славный малый, честный фермер. Ещё борется на ярмарках за деньги. Слыхал я, он и в этом хорош. А мальчика звать… дай-ка вспомню…
— Ричард.
— Вот-вот, Ричард. Они тебе станут хорошей компанией. Но скажу тебе и кое-что печальное. Абрахам, вот ещё пару лет пройдёт, перестанет играть с Ричардом. Даже общаться с ним перестанет.
— Почему, пап?
Папа бросил взгляд на дядюшку Фараона — как бы хотел удостовериться, что тот ничего не услышит.
— Потому что мир устроен вовсе не так, как надо бы. Ты уж об этом поразмысли, и, думаю, ответ к тебе сам придёт.
Ответ уже пришёл. Я спросил:
— Пап, а вы поняли, кто с цветной женщиной всё это сделал?
— Нет. На самом-то деле всё, что мы узнали, мне и так уже было известно, кроме разве того, насколько всё это было жутко. И вряд ли когда-нибудь доведётся узнать что-то ещё, чего я прямо сейчас не знаю.
— А доктор Стивенсон зачем приехал?
— Бог весть, но сдаётся мне, ему хотелось быть в курсе событий и не хотелось, чтобы это навредило как-то его карьере.
— Мне показалось, он мало что знает.
— Да вряд ли его это как-то тревожит. Ему и не хотелось оказывать врачебные услуги цветным, больше так, высказать, чего он думает. Случись чего, сам теперь пойду к доктору Тинну, а не к этому аптечному коновалу. Ты послушай, сынок. Белые, чёрные — никто не лучше и не хуже других. Все они — просто-напросто мужчины и женщины, и не важно, кто там какого цвета: везде есть кто похуже, а есть и кто получше. Только так и надо смотреть на этот вопрос. Уж на что я, сынок, и тёмный человек, а это-то и я понимаю.
— Пап, а вот мисс Мэгги говорит — это, наверно, сделал Человек-козёл.
— Она-то откуда знает, что вообще что-то случилось?
Я зарделся.
— Наверно, потому что я рассказал.
— Что ж, сдаётся мне, теперь это и так не ахти какой большой секрет, но, когда можешь, лучше держи об этом язык за зубами.
— Хорошо, пап. Так вот, она говорит, Человек-козёл — это, быть может, дьявол. Или какой-то из дьявольских прислужников. Например, Вездефуфел.
— Вельзевул, она хотела сказать. Только вот это не так. Говорил же тебе, нету никакого Человека-козла, выдумки это всё, — сказал папа. — Я всю жизнь слышал подобные басни, но сам ни разу ничего такого не видел. А насчёт того, что этот парень ходит в слугах у дьявола, — что ж, тут она, может, не так уж и не права. Только мне вот кажется, он из плоти и крови, как все нормальные люди.
— Тот, кто сделал это с цветной женщиной, папа?
— Мисс Сайкс, сынок. У ней имя было. Теперь-то мы его знаем.
— Да, пап. Тот, кто это сделал… Он всё ещё тут, рядом?
Папа придержал рукой болонскую колбасу и перочинным ножом отрезал себе ещё кусок.
— Не знаю, сынок… Сомневаюсь.
Вот именно тогда мне впервые подумалось, что папа, похоже, сказал неправду.
* * *
Ехать домой было жарче, чем утром, когда мы отправились в путь, и бо`льшая часть влаги высохла или, по крайней мере, запеклась грязевой коркой. Эта корка покрывала дорогу толстым слоем, и нам пришлось замедлить ход.
Не отъехали мы ещё и пары миль от Перл-Крика, как на дорогу из тени ореха-гикори выгреб чёрный «форд», весь изрытый вмятинами, — машина проехала прямо рядом с нами и обдала нас брызгами грязи.
Пассажирское сиденье занимал краснолицый человек в большой белой шляпе. Он помахал папе рукой в открытое окно и указал на обочину.
Папа притормозил:
— Всё в порядке, сынок. Это местная полиция. Я их знаю. Подожди меня здесь, слышишь?
Папа вылез из автомобиля, а я скользнул за руль. Папа зашёл за машину, а пассажир помятого «форда» с большой белой шляпой на голове тоже вышел наружу. Это был мощный и крепкий мужчина в серо-зелёном форменном костюме — рукава спущены и застёгнуты на все пуговицы, словно на дворе стояла лютая стужа. На рубашке я разглядел полицейский значок.
Водитель, парень с желтоватым лицом в шляпе песочного цвета с почти плоской тульей — из-за этого шляпа напоминала крышку от маслобойки, — сидел за рулём и жевал табак.
Человек в большой шляпе пожал папе руку. Я отлично слышал их разговор. Краснолицый сказал:
— Рад тебя видеть, Джейкоб. Слыхал, ты там у себя в округе констеблем заделался.
— Вот не ожидал, что ты мне так обрадуешься, Вудро, — ответил папа, — так что не притворяйся.
Человек хохотнул. Снял шляпу, вынул из кармана платок и отёр пот с её внутренней стороны. Волосы у него были огненно-рыжие, даже красные — ещё краснее, чем лицо.
— Это с тобой Ральф Пердью? — спросил папа.
Человек, которого папа назвал Вудро, на вопрос не ответил. Он сказал:
— Джейкоб, надо с тобой поговорить. У вас ведь какую-то черномазую там убили. Мы слыхали об этом.
— А кто, не слыхал?
— Ну, я-то, положим, мог бы долго ходить вокруг да около, только не буду. Мысль у меня простая. В этих краях уже не твой круг полномочий.
— Так если б я расследовал преступление и расследование привело бы меня сюда, ты бы мне подсобил, правда ведь, Вудро?
— Да брось, ты ведь знаешь. Но — черномазая? Послушай, Джейкоб, позволь, я дам тебе кой-какой совет…
— Это мы уже проходили.
— Ты уж его учти, ладно?
Папа не ответил.
— Вот, бывает, убьют ниггера, а бывает, белого, а бывает, что ниггера и белого или белого и ниггера.
— Убийство есть убийство.
— Давай по-другому скажу. Здешние черномазые не желают, чтобы в ихние дела совались посторонние. Ни ты. Ни я.
— Но мы ведь — закон.
— Да, но вот смотри: завалили где-то в дебрях черномазую — это одно дело. Не похоже, будто это хорошая черномазая. Да и вряд ли нас это должно хоть сколько-нибудь беспокоить. Одной меньше, вот и вся недолга. А порешил-то её, похоже, какой-нибудь из ейных хахалей. Не дала, а может, дала кому-то другому. Всегда ведь что-то такое случалось… Ты, Джейкоб, мыслишь, как истинный христианин, и это хорошо. Но ведь ниггеры и сами о себе позаботятся. Им нравится так, а нам нравится этак. Сунутся они в дела белых, тут уж мы сложа руки сидеть не станем. Белый ниггера завалит — тогда нам и отвечать. Ниггер белого завалит — тогда нам уж точно отвечать. Ну а тут…
— Труп есть труп, — возразил папа. — Разве это не наша ответственность?
— Некоторые вещи за долгое время сложились определённым образом, вот и не следует их менять.
— Я-то думал, янки надрали нам задницу, — сказал папа, — а Линкольн вроде как дал рабам свободу.
