Непросто было толкать тачку по комковатой земле, но мы всё же толкали, совсем позабыв о том, что должны сделать с Тоби.
К тому времени, как Тоби перестал нападать на беличий след, уже почти стемнело, а мы забрались глубоко в чащу с шестью белками — неслыханный успех! — и вконец умотались.
Хоть Тоби и стал калекой, а я не видал ещё, чтобы он охотился лучше. Похоже, Тоби знал, что его ждёт, и пытался оттянуть неизбежное, загоняя добычу.
Уселись мы под большим старым амбровым деревом, а Тоби оставили в тачке вместе с белками. Солнце садилось за деревья, будто крупная, мясистая перезрелая слива, вот-вот готовая лопнуть. Вокруг нас, точно смутные человеческие фигуры, отовсюду поднимались тени. Охотничьего же фонаря у нас не было. Только луна, а она ещё не взошла как следует.
— Гарри, — сказала Том. — Как будем с Тоби?
— А ему вроде уже и нисколько не больно, — ответил я. — Вон, целых шесть белок загнал.
— Ага, — кивнула Том, — но спина-то у него ещё переломана.
— Есть такое.
— Может, спрячем его где-нибудь тут в лесу, будем каждый день к нему приходить, кормить и поить.
— Не думаю. Так он останется на произвол судьбы. Тут его чёртовы клещи и прочие кровососы заживо сожрут. — Об этом я подумал, потому что по всему телу ощущал укусы и знал, что перед сном придётся некоторое время просидеть у лампы со щипцами — повыдергать их отовсюду, принять керосиновую ванну, затем ополоснуться водой. Летом мы с Том проделывали этот ритуал чуть ли не каждый вечер.
И правда, клещей было так много, такими гроздьями скапливались они на концах травинок, поджидая добычу, что травинки гнулись под их весом. В лесу кишмя кишела кусачая мошкара, особенно если подойти к реке, а голодным зудням не было счёта. А иной раз на закате в воздух поднимались такие комариные полчища, что, казалось, из поймы вырастает чёрная туча.
Чтобы уберечься от клещей, мы обвязывали вокруг лодыжек пропитанные керосином тряпки, только не сказать чтобы это особо работало, разве что сами эти тряпки паразиты действительно не трогали. Клещи пробирались на одежду, а там и под неё и к ночи уютно обустраивались в самых интимных уголках тела — упивались там кровью и оставляли красные волдыри.
— Темнеет, — сказала Том.
— Вижу.
Я посмотрел на Тоби. Он лежал в тачке, и в сумраке его было видно только частично. Пока я смотрел, пёс приподнял голову и пару раз ударил хвостом по деревянному днищу тележки.
— Вряд ли я на такое решусь, — говорю я. — По-моему, надо отвезти его назад, к папе, да показать, насколько ему лучше. Может, спина у него и переломана, но головой он двигает, а теперь ещё и хвостом, так что весь целиком пока что не умер. Не надо его убивать.
— А ну как папа не согласится?
— Может, и нет, но нельзя же просто взять его да пристрелить, даже не дать последнего шанса. Чёрт возьми, да ведь он шесть белок загнал! Вот мама-то порадуется! Отвезём его домой!
Мы встали и собрались идти. И вот тут-то поняли, что случилось. Мы заблудились. Так увлеклись всей этой погоней за белками, следуя указаниям Тоби, что забуровились в самую глушь и перестали понимать, где находимся. Нет, мы, конечно, не испугались, во всяком случае вот так вот сразу. Мы всю жизнь бродили по этим лесам, но сейчас стемнело, а непосредственно то место, куда мы попали, было нам незнакомо.
Луна взошла немного выше, и я смог определить стороны света.
— Вон туда нам надо, — объявил я. — Так или иначе выйдем или к дому, или к дороге.
Мы двинулись в путь, толкая тачку, спотыкаясь о корни, рытвины и упавшие ветки, при этом то тележка, то мы сами то и дело врезались в деревья. Было слышно, как природа вокруг нас живёт своей жизнью, и я вспомнил, что говорил Сесиль насчёт ягуаров, а ещё подумал про диких свиней: не встретится ли нам какой-нибудь кабан, ищущий жёлуди в земле? Вспомнился также ещё и вот какой рассказ Сесиля: на этот год, мол, выдалась вспышка бешенства, и многие звери подхватили эту заразу; от всех этих мыслей я так встревожился, что пощупал карман — остались ли там ещё патроны для дробовика. Патронов осталось ровно три штуки.
Чем дальше мы шли, тем больше рядом в зарослях что-то шевелилось, и немного погодя я понял: что бы там ни было, оно движется с нами вровень. Мы замедлялись — и оно замедлялось. Мы ускоряли шаг — и оно ускоряло шаг. И не так, как животное, и даже не как плетевидный полоз, который иногда увязывается за человеком. Это было что-то покрупнее полоза. Шло по нашему следу, как ягуар. Или как человек.
Мы шли дальше, а Тоби вскидывал голову и рычал; шерсть у него на холке встала дыбом.
Я оглянулся на Том, и лунного света, проникающего сквозь ветки, как раз хватило, чтобы различить её лицо и увидеть, как она перепугалась.
Хотел я что-нибудь сказать, прикрикнуть на существо, что таилось в кустах, но побоялся, что мой крик может его, наоборот, привлечь, и тогда оно на нас кинется.
Чуть раньше я в целях безопасности отстегнул у дробовика ствол, сложил в тачку и толкал его вместе с Тоби, лопатой и белками. Теперь я остановился, вынул дробовик, проверил, на месте ли патрон, защёлкнул затвор и положил большой палец на курок.
Тоби уже не на шутку расшумелся, от рычания перешёл на лай.
Я глянул на Том, она забрала у меня тачку и стала толкать. Было видно, что ей непросто управлять тележкой на такой рыхлой земле, но у меня не было другого выбора, кроме как вцепиться обеими руками в ружьё, а Тоби мы бросить не могли — слишком уж многое мы вместе с ним пережили.
Что бы это ни скрывалось там в кустах, некоторое время оно шло за нами, только еле слышно шуршали листья, по которым оно ступало, а потом стало тихо. Мы набрали скорость, и больше его было не слыхать. Не ощущалось также никакого чужого присутствия.
Я наконец набрался храбрости, снова отцепил ствол от дробовика, сложил в тачку и принялся толкать.
— Кто это был? — спросила Том.
— Не знаю, — говорю я.
— По звуку — кто-то большой.
— Это да.
— Человек-козёл?
— Папа говорит, нету никакого Человека-козла.
— Да, но ведь он же иногда ошибается, правда же?
— Да почти никогда, — отвечаю я.
Мы продвинулись ещё немного, нашли место, где речка сужалась, и перешли на другой берег, еле управившись с тачкой. Переходить реку нам было незачем, но это было удобное место для переправы, ну а я был напуган и хотел оторваться от неведомого существа.
Шли мы довольно долго и в конце концов набрели на какие-то колючие заросли: они переплетались между деревьев, кустов и лиан в неприступную шипастую стену. Стена эта состояла из дикого шиповника. Некоторые побеги были толстенные, что твой канат, шипы — совсем как крючковатые когти, а цветы под дуновением ночного ветерка пахли сильно и сладко, почти так же сладко, как пахнет при варке сорговый сироп.
