— А разве они не в опасности?
— Женский пол в целом находится в опасности, сынок. Любому угрожает опасность, когда рядом бродит такой вот душегуб. Но, думаю, в основном он охотится всё-таки на женщин. Если сказать, что её сбило поездом или она утопла по случайности, никто по ней и скорбеть не станет. Но пока люди вроде Нейшена подозревают, что над ней надругался какой-нибудь негр, что ж, тогда Моуза или любого цветного мальчишку старше двенадцати лет могут вздёрнуть на фонарном столбе.
Мы донесли вёдра до дома.
— Ты сказал, надо удостовериться, что Моуз не виноват, но ты ведь и не думаешь, что это он, правда, пап?
Теперь мы поднялись на заднее крыльцо. Папа поставил вёдра на пол. Я тоже.
— Похоже, сынок, я открыл ящик, а вот как его обратно закрыть, не знаю. Главная ошибка — не стоило упоминать обо всём этом в разговорах. Хотелось, понимаешь, похвастаться.
— Ты хвастался, что арестовал Моуза?
— Да гордость меня взяла — просто от того, что я вообще что-то делаю. По большому-то счёту во всём этом расследовании я только и сделал, что осмотрел пару трупов, поговорил с парой человек — вот, собственно, и всё. Сейчас я знаю не больше, чем знал изначально. Разве только то, что этих женщин как-то звали, ну и, надо полагать, имелись у них какие-то близкие люди. Что ещё хуже, я и этого-то в точности не знаю. Я ведь даже не попытался разыскать кого-нибудь из их родственников да с ними увидеться. Собирался проводить настоящее расследование — вот чем и надо было заняться. Ошибкой было, во-первых, арестовывать Моуза, а во-вторых, болтать об аресте. А всё из-за доктора Стивенсона.
— Как так?
— Он заходил в парикмахерскую. Хотел, чтобы Сесиль его постриг. Раньше-то он то и дело приходил и ко мне на стрижку, но после того досадного события в Перл-Крике обращается только к Сесилю. Тут-то, похоже, у меня самолюбие и зачесалось — Стивенсон-то думает, будто я в своём деле, как говорится, не копенгаген, а Сесиль получает себе всю клиентуру — вот я и проболтался, как будто говорил только с Сесилем.
— Но на самом деле говорил ты с доктором Стивенсоном?
— Боюсь, что да. Вот у миссис Канертон мне моя невоздержанность и аукнулась.
Мы занесли вёдра в дом, разлили воду по кувшинам, остатки выплеснули в лохань, в которой мама хранила дневной запас жидкости, потом направились назад.
Вернулись к колодцу; папа ненадолго опустил вёдра на сруб. Обернулся ко мне и произнёс:
— Знаешь, почему я ещё не повидался ни с кем из родни убитых женщин?
Я замотал головой.
— Да потому, Гарри, что одна из них — негритянка, а другая — проститутка. Я ведь, по сути, не знаю никого из цветных, кроме Моуза. Кое с кем из них общаюсь и ничего против них не имею, они, кажется, тоже против меня ничего не имеют, но я их по-настоящему не знаю, и они меня тоже не знают. Чёрт побери, я и Моуза-то почти толком не знаю. Только и было у нас с ним разговоров, что о реке, о рыбной ловле да время от времени о табаке. Вот ещё не хватало мне знакомиться с родителями проститутки. Думается мне, в глубине души я, наверно, такой же, как все. И знаешь что, Гарри?
— Нет, пап.
— Это-то меня и беспокоит.
Папа опустил ведро в колодец. Когда послышался плеск, потащил наверх.
— Ты не как все остальные, папа. Ты не ненавидишь цветных.
— В глубине души, как уже сказал, я не настолько в этом уверен. У меня тоже есть чувства.
— Но вы с мамой — вы отличаетесь от других.
— Много кто думает так же, как мы. Просто те, которые думают по-другому, кричат об этом громче и ведут себя наглее. Дай-ка, сынок, я тебе кое-что расскажу. Когда я был мальчишкой, только и слов у меня было про цветных, что ниггеры то, да ниггеры сё. В детстве я много удил рыбу на речке, а рядом жил один чернокожий парнишка, так тому то и дело попадались большущие сомы. А мне было до жути завидно. Представляешь, этот цветной вылавливает всю крупную рыбу, а я ничего поймать не могу. Стыдно признаться, но я вынашивал план в один прекрасный день набить ему морду. И вот сижу я, значит, у реки, а неподалёку рыбачит он — знай тягает рыбу из воды, словно у него крючок какой-то заговорённый.
И вот поворачивается он ко мне да и говорит: «Слушайте, сэр, я тут себе наживки хорошей наделал, не хотите ли немного?»
Взял я у него немного наживки, а клёв как не шёл, так и не идёт. Но пока сидели мы на бережку, так и разговорились, и к концу дня узнал я кое-что, чего раньше и не подозревал.
— Что же?
— Он оказался совсем как я. Отец у него был такой же старый и злобный. Старик убил с полдюжины человек, только все из них были негры, так что ни черта ему за это не было, и мальчишка его боялся. А я так же боялся своего папу. Парнишка этот научил меня изготовлять наживку: берёшь, говорит, немного крови, кукурузной муки и теста, замешиваешь всё это добро, скатываешь в маленькие шарики, дожидаешься, пока не затвердеют, — и всё, в самый раз насаживать на крючок.
Мы не стали с ним лучшими друзьями, но я перестал задумываться, какого цвета у него кожа. Так уж вышло, что я только и ждал, как бы спуститься к реке, чтобы нам порыбачить вместе да посудачить о том и о сём.
Ну а потом в реке нашли мёртвой какую-то белую девочку, и как-то, уже и не вспомнить, как именно, было решено, что виноват во всём Дональд — так этого парнишку чёрного звали. Поначалу-то я ничего об этом не слышал, но как-то днём возвращаюсь я домой с охоты на белок, выхожу на шоссе, которое зовут в народе Пасторской дорогой, и вижу: на нём собралась большая толпа; проталкиваюсь в середину, и что же: в тележном кузове лежит Дональд, руки и ноги ему прибили к кузову гвоздями, а самого охолостили.
И вот он, сынок, меня увидел. Как я стою и гляжу на него из толпы. До сих пор помню его глаза. Показались они мне тогда большими, что твои блюдца. Посмотрел он на меня и говорит: «Мистер Джейкоб! Помогите, пожалуйста!» А я — я шагнул назад, в толпу, сынок. Мне тринадцать, я знать не знаю, что мне делать, а рядом лежит парнишка моего возраста, помирает, зовет меня «мистером» и просит о помощи.
Тележный кузов подожгли и прикончили паренька. А потом, двух дней не прошло, нашли клочок одежды погибшей девчушки, потом ещё и ещё, и по ним набрели на небольшое стойбище, а там уже отыскали ещё какие-то её личные вещи и мёртвого негра. Нашли её кошелёк и всё такое прочее. Не знаю, тот ли негр это сделал, но уж в чём я уверен, так это в том, что это был не Дональд. Я решил, что толпа просто потеряла рассудок, кто-то поднял крик, что это сделал ниггер, вот они и схватили того, кто первым под руку попался. Бедный Дональд! Подозреваю, настоящим-то убийцей был тот мужчина, которого они потом нашли.
— Как он умер, папа?
— Да просто помер, и всё тут, я думаю. И вот ещё что. Взяли они труп этого мужчины и потащили его через лес, потом вдоль всей Пасторской дороги, вдоволь над ним поглумились и сожгли на костре. Проклятый труп, в основном скелет, лежал на обочине где-то с месяц, пока какой-то дикий зверь или кто ещё его не уволок.
