— Миштер Джейкоб, как я рад ваш видеть! — проговорил Моуз. Голос у него скрипел, как суставы у калеки, который пытается привстать на костылях.
Моуз заковылял к нам, а по земляному полу за ним с глухим лязгом что-то потянулось, поднимая пыль. Это оказалась цепь — она крепилась к железному браслету на лодыжке, как раз выше того места, где голая нога старика уходила в стоптанный штиблет. Другой конец цепи был привязан к серединному опорному столбу амбара.
— Тьфу, пропасть, — буркнул папа и обернулся к Биллу. — Так ты его на цепь посадил!
— Я тебе, конечно, должен, Джейкоб. Но говорю же, семья у меня. Девочки. Моуз мне всегда казался хорошим ниггером, но всякой милости есть границы. Пока сидит тут — будет носить цепь. Чёрт возьми, да ему здесь нормально! Ест хорошую пищу, гадит вон в тот бидон. Я его каждый день выношу. Пить он не просит.
Было видно, как рассердился папа. Однако он только вздохнул и сказал:
— Ладно. Дай поговорю с ним — только я да сын.
— Твоему сыну можно знать, а мне нельзя?
— Если не возражаешь, Билл.
— Возражаю, ну да ладно, будь по-твоему. Только, Джейкоб, убери тогда этого ниггера отсюда как можно быстрее.
— Так и задумано, — кивнул папа.
Мистер Смут вышел и оставил амбарную дверь слегка приоткрытой. Папа приблизился к Моузу и коснулся его плеча.
— Никак в толк не вожму, миштер Джейкоб, — пожаловался Моуз. — Вы ведь жнаете, я никаким женщинам ничего плохого не жделал. Ни белым, ни чёрным.
— Знаю, — сказал папа. — Давай-ка присядем.
Папа опустился на охапку сена, а Моуз подволок свою цепь поближе и сел на ту же охапку с другого боку. Я прислонился к столбу, к которому крепилась цепь. С этого угла лучи света пробивались как раз таким образом, чтобы отчётливо можно было разглядеть, как у Моуза раскровянилась лодыжка. Под браслетом, как раз там, где начинался его башмак, запёкся бурый сгусток.
— Я не хотел тебя обижать, Моуз, — заговорил папа.
— Да, шэр, — ответил Моуз. — Уж, думаю, не хотели.
— И я вытащу тебя отсюда.
— Да, шэр… Миштер Джейкоб!
— Что, Моуз?
— Как же так оно вышло, што вы шо мной так?
— Кошелёк, Моуз.
— Я ж его нашёл, миштер Джейкоб. Я ж вам так и шкажал.
— Ну да.
— Да я бы белую женщину ни в жишть не обидел бы. Никого бы не обидел бы, ражве што рыбу, енота или опошшума. Кушать-то мне кого-то надо. А женщин — так я ж их не кушаю. Никаких, ни белых, ни чёрных.
— Знаю.
— Жнаете-то жнаете, миштер Джейкоб, а я-то вшо равно ждешь шижу!
Папа глянул на земляной пол.
— Мог бы в первую ночь отшуда жбежать, но ошталша, вы ведь попрошили тут шидеть, миштер Джейкоб. А наутро пришли миштер Билл ш каким-то мальчишкой и пошадили меня на чепь.
— Да просто нашёл я у тебя этот кошелёк — а ведь это улика. Не то чтобы ты что-то сделал, просто улика.
— Но кошелёк-то теперь у ваш, миштер Джейкоб. Я-то вам теперь зачем?
— Погоди-ка. Мальчишка? Что ещё за мальчишка помогал сажать тебя на цепь?
— Да так, прошто белый мальчишка какой-то.
— Ладно, Моуз. Слушай. Я снимаю с тебя эту цепь и отпускаю тебя с миром. Отвезём тебя домой. Слышишь?
— Да, шэр. Вот это по мне.
Папа встал.
— Посиди пока тут, сынок.
Папа вышел. Моуз глянул на меня. Улыбнулся:
— Помнишь, мы ш тобой шпоймали ту ждоровенную ильную рыбу?
— Да, сэр.
— Жубишшы-то у ней были шовшем как у человека. Ты прямо перепужалша вешь. Помнишь?
— Да, сэр.
— А потом я эту рыбину-то для наш жажарил. Помнишь?
— Да, сэр.
— На шлаву удалашь! Неправильно её жажаришь, будет на вкуш как вата. Но я-то вшо правильно жделал. Шкушали её на пеньке у реки. Когда шынок мой маленький был, мы ш ним так же, бывало, делали. Шядем у реки и кушаем.
Я хотел было расспросить Моуза про его сына, но, приняв во внимание всё, что рассказал мне папа, решил, что это не самая лучшая мысль. Ни к чему ворошить прошлое, чтобы Моуз вспоминал о дурном.
— А у вас всё ещё живёт та енотовая гончая? — спросил я.
— Нет, миштер Гарри. Штарый пёш уже концы отдал. Почти уже пятнадцать лет ему было, как-никак, уштал и ждох. Пошледний-то год, шшытай, ничего толком не видел. Приходилошь беднягу ш рук кормить. Он даже и не чуял-то уже ничего.
Тут вошли папа и мистер Смут. Мистер Смут держал в руке молоток и стамеску.
— Сними-ка с него эту штуку, — сказал папа.
— Забираешь его? — спросил мистер Смут.
— Забираю. И смотри не проговорись никому, что он у тебя здесь был. Держи это в такой же тайне.
— Так, значит, мы квиты?
— Ну да. И, Билл, тому парнишке, с которым ты сажал старика на цепь, тоже скажи держать язык за зубами.
— Так я и сказал.
— Я не шучу. Я ведь тебе велел никому про Моуза не рассказывать, а ты взял да и привёл сюда мальчишку.
Мистер Смут издал гортанный звук, какой издают свиньи, когда копаются рылом в луже. Подошёл к Моузу, вставил стамеску туда, где смыкались и скреплялись две половинки браслета. Одним ударом молотка по стамеске сбил заклёпку.
Папа помог Моузу подняться с копны сена.
— Идём, подкину до дому.
* * *
От нашего дома можно без особых хлопот пройти через чащу леса, выбраться на Пасторскую дорогу, а потом дойти по тропинке вдоль реки до лачуги Моуза. На автомобиле ехать оказалось дольше. Пришлось проделать приличный путь. Поначалу папа и Моуз просто сидели молча, но через время разговорились о рыбалке. Однако после того, как мы докатились до шоссе и уже были готовы свернуть на тропинку, снова всплыла история с убийством.
— Теперь-то вшо ображуетша, миштер Джейкоб? — спросил Моуз.
— Ты, Моуз, просто живи, как жил. Кошелёк у меня. Ты рассказал всё, что знаешь. Прости, что пришлось тебя потревожить.
— Што ж, думаю, беж этого было не обойтишь.
— И прости, что пришлось подержать тебя у Билла.
— А он меня не обижал. Ражве шо эта чепь… Кормил дошыта, только не так чашто выношил поганое ведро, как шкажал.
— Я и не думал, будто он выносил, — хмыкнул папа.
Мы выехали на тропинку, ведущую к реке. Деревья здесь стояли близко, ветви нависали прямо над машиной и накрывали нас своей тенью. Папе приходилось вести медленно и с оглядкой, потому что на тропинке полно было вымоин, а на прелой листве в два счёта можно было поскользнуться.
