— Всё в порядке, Тоби.
Пёс обнюхал ладонь и, удовлетворённый, улёгся обратно.
— Может, надо бы лошадь твою отвести в амбар, задать корму и воды? — предложил папа.
— Было бы неплохо, — ответил мистер Грун.
— И сам заодно там осмотришься. Убедишься, что никакой негр там не прячется.
Грун кивнул.
— Сынок, — позвал папа. — Убери-ка вот это вот безобразие.
Он имел в виду большую кучу навоза, которую навалила за ночь лошадь мистера Груна.
— Хорошо, пап, — откликнулся я и отправился за лопатой.
Когда я обогнул дом и подошёл к месту, где возле стены стояла лопата, до меня донеслись папины слова:
— Бен, ружьё не было заряжено, но всё-таки должен тебе сказать, в кармане-то у меня лежала пара патронов.
* * *
В тот же день я прошёл вдоль дороги по следу, оставленному крестом. И в конечном счёте набрёл на его останки. Верёвка совсем прогорела, а посреди дороги лежал обугленный остов. Всего лишь несколько чёрных головёшек, но в них до сих пор безошибочно угадывался крест.
Пока я стоял и разглядывал горелые деревяшки, налетел порыв ветра и сбил с них облако золы; часть её пристала к моей рубашке — той самой, которую мама пошила из отбеленных мешков из-под муки. Той, которая износилась почти до полной белоснежности. И даже при том что мама постирала её потом с хорошим хозяйственным мылом, рубашке так и не удалось вернуть прежнюю чистоту.
Даже сейчас, после всех прожитых лет и несмотря на то, что я десять раз из неё вырос, эта рубашка всё ещё где-то у меня хранится. Лежит сложенная в сундуке, изъеденная молью и пожелтевшая, с застарелыми пятнами запёкшейся крови вверху и внизу от левого нагрудного кармана.
Часть третья
13
Не так давно, ночью, лежа в доме престарелых под тёплыми одеялами и слушая тяжёлый стук косого дождя со снегом в окно, я уснул и проснулся от трубного звука сигнального рожка; и хотя рожок звучал не совсем так, как те, что стоят на старых автомобилях, услыхав его, я тотчас же пробудился — от мысли о бабушке.
Может, этот-то сигнал мне о ней и напомнил — потому как пока звук этот ещё звенел в ушах, а до меня постепенно доходило, что исходит он со скоростного шоссе рядом с домом, я припомнил бабушкину лихую манеру вождения. Она любила свой клаксон и гудела им по малейшему поводу.
Проснулся я в мыслях о ней, и по щекам покатились слёзы. Не только от воспоминаний о бабушке, но и потому, что я ещё больше вернулся мыслями в прошлое, а потом вдруг вынырнул обратно в настоящее, а настоящее мне совсем не в радость, поскольку я стар. Как же я стар! Куда старше тех лет, до которых дожила бабушка. Не уверен, что человеку стоит доживать до слишком глубокой старости. Ведь когда уже не можешь жить полноценной жизнью, ты тупо коптишь небо, расходуешь кислород да гадишь.
Возможно, дело вовсе и не в возрасте, а в здоровье. Если живёшь долго и со здоровьем всё в порядке, тогда годы не имеют значения. А если живёшь долго и болеешь — жизнь превращается в ад. И вот я лежу. И дела у меня весьма плохи.
Кажется, одно только прошлое сейчас что-то да значит; только оно и выглядит живым; только оно и может согреть мне душу.
* * *
Бабушка приехала к нам на постоянное проживание через два дня после нашей стычки с Кланом. Подкатила она на пыльном старом «форде» с треснутым ветровым стеклом, а на переднем бампере болтался кролик. При этом сигналила бабушка так, словно хотела стронуть с места целый поезд.
В те годы женщинам случалось водить машины, но среди мужчин, живущих в пойме, это не приветствовалось, особенно если женщина была старая и, стало быть, должна держать себя с бо`льшим достоинством. Считалось, что водить — мужское занятие, так же как курить, жевать табак, драться и сквернословить.
Бабушке, однако, всё перечисленное было вовсе не чуждо. Они с дедушкой были в полном смысле одна сатана, а теперь, раз уж он ушёл из жизни, а бабушке близился восьмой десяток, я предполагал, что она будет выглядеть старше и степеннее.
Но в день, когда она приехала, а мы выскочили посмотреть, кто это к нам явился (Тоби — и тот приковылял из-за дома), — она выбралась из автомобиля такая же, как всегда.
Бабушка была женщина несколько грузная, но на самом деле весьма красивая для своих лет, высокая и сильная на вид. В волосах каштановые пряди перемежались седыми, и она собирала их в тугой узел на макушке. На бабушке были мужские рабочие ботинки на шнуровке и что-то вроде платья без пояса, когда-то зелёное, а сейчас вылинявшее до серого.
— Ага, вот и они! — крикнула бабушка, как только мы выбежали на улицу. — Вся шайка-лейка в сборе! Боже правый, да неужто это Том?
Том выглядывала из-за маминого платья. Когда моя сестра в последний раз видела бабушку, то была очень мала и ещё не оценила, насколько ураганный у неё темперамент.
— Иди ко мне, — позвала бабушка.
— А вот не пойду, — заупрямилась Том.
Бабушка запрокинула голову назад и расхохоталась:
— Ну до чего же милая эта маленькая разбойница!
Тоби так оторопел от этого хохота, что аж залился лаем.
Одним отточенным движением бабушка нагнулась, подняла ком земли и запустила им в Тоби. Почти вся земля осыпалась ещё до того, как снаряд долетел до цели, но пёс отступил под крыльцо и продолжил лаять оттуда, пока папа на него не шикнул.
Теперь бабушка устремила взгляд на меня.
— Ну а ты, парень, иди-ка сюда, обнимемся!
Я подошёл к ней. Бабушка всегда по-медвежьи сдавливала меня в объятиях, но в этом было ощущение безопасности и уверенности. В бабушке чувствовалась сила. Она подняла меня над землей и так резко поставила обратно на пятки, что прямо в ушах зазвенело.
Следом она облапила папу, тоже приподняв его над землёй, потом потянулась к маме, но та увернулась:
— Успокойтесь, матушка. Я — не то что мальчики. Меня не надо так тискать.
Бабушка рассмеялась, сгребла маму в охапку и влажно поцеловала в щёку. Несмотря на то что бабушка непрестанно жевала табак, курила и пила кофе, все зубы были у неё на месте и белели как фортепианные клавиши. Она говорила, что чистит их измочаленным ивовым прутом и пищевой содой, но, по-моему, они просто были такими от природы. Сомневаюсь, что у неё хоть раз возникало в зубе дупло. Ещё она беспрерывно грызла мятные леденцы для свежести дыхания, и в сумке у неё всегда хранился полный бумажный кулёк этих штук.
— Милый мой, — сказала она мне, — убери этого кролика с бампера, а? Отнеси его на задний двор, освежуй да неси обратно, а я справлю нам чего-нибудь пообедать.
Мы, как и встарь, называли дневной приём пищи «обедом». «Ланч» — это только янки у себя в городах такое едят.
