Я вопросительно поглядел на папу, не зная, как быть с кроликом. Папа спросил бабушку:
— Джун, а кролик — он того, не протух?
— Да ни в коем разе! Я его в двух или трёх милях отсюда сбила. Прямо на дорогу выскочил. Поди, ещё тёпленький! Вы ведь по-прежнему любите моё кроличье жаркое и клёцки, а?
— А как же, — откликнулся папа.
— Вот и чудненько, — сказала бабушка. — Значит, у нас сегодня бесплатный обед. А теперь помолчи-ка, Джейкоб. Бери кролика, милый!
Я снял тушку с бампера. Папа приобнял меня за плечо.
— Пойдём на задний двор да ошкурим, — сказал он.
Бабушка сгребла маму за плечи. Том уцепилась за мамино платье, чтобы бабушкины руки её не достали, и они единым клубком ввалились в дом.
— Вот, сынок, — сказал папа, — так и выглядит смерч в человеческом обличье.
* * *
Как только мы покончили с кроликом — он оказался и впрямь очень вкусным, — бабушка, которая не замолкала прямо-таки ни на секунду даже во время еды, заявила:
— Я, конечно, люблю дедушку и всячески по нём тоскую, но на самом-то деле я рада, что он помер.
— Типун вам на язык, матушка! — возмутилась мама.
— Он, что же, сильно мучился? — спросил папа.
— Да нет. Нет. Слава тебе господи, обошлось. Зато он завёл привычку распевать священные гимны. Как, бывало, завоет ни с того ни с сего, а в ноты и с трёх шагов не попадает. Жалкое зрелище! И ведь никак его не заткнуть. Я так поняла, тут его час и пробил, чтобы не пришлось мне и впредь выслушивать эти вопли.
— Матушка, — сказала мама. — Это ужасно!
— Не-е-е, какое там! Он ведь уже, почитай, из ума-то выжил и вряд ли хотел продолжать в том же духе. А когда-то был умнейший человек, но потом годы взяли своё. Так что если начну я когда-нибудь говорить сама с собой или, боже упаси, распевать долбаные гимны, будь они неладны…
— Матушка, следите за языком!
— …тогда не колебайтесь и просто возьмите да прикончите меня выстрелом в голову. Передайте-ка мне лепёшек. И, Гарри, передай мне ещё подливки, только в этот раз, будь добр, не суй в неё пальцы.
Мы доели кролика и подобрали с тарелок остатки подливки большими и пышными лепёшками, которые испекла бабушка, — получилось вкуснее, чем обычно выходило у мамы. После обеда мы уж больно отяжелели, чтобы идти работать в поле, и папа в честь бабушкиного приезда провозгласил день отдыха — за исключением разве что совсем уж неотложных дел. А что касается парикмахерской — что ж, Сесиль в случае чего и сам справлялся. Иначе и быть не могло, потому что папе нужно было ещё успевать обрабатывать землю, нести службу констебля и всё такое прочее.
Стоял пасмурный, но тёплый ноябрьский день. Из-за погоды и туго набитого желудка меня потянуло ко сну. Я вышел на веранду вместе с Том, мы устроились на подвесной скамейке и заговорили.
— Она мне напоминает ведьму из сказки про Гензеля и Гретель, — призналась Том.
— Да ну! Она тебя не обидит. Ты её просто не знаешь. Главное — дай ей время. С ней куда веселее, чем с мамой и папой, а ещё она куда чаще нас вляпывается во всякое.
— Правда?
— Ну а то! Ты когда была ещё совсем мелкая, мы жили вместе с ней и дедушкой. Потом они, правда, переехали, а дедушка умер.
— Это я знаю. Я ведь на похоронах тоже была.
— Но ты же этого не помнишь, ведь нет?
— Говорю же — была.
— Вот я так точно помню. Долго-долго ехали туда, а потом столько же обратно.
— И что, она у нас теперь так и останется?
— Может быть.
— Получается, наша комната теперь её комната, так?
— Тогда, по всей видимости, можем заявить права на веранду.
Я уже думал об этом. В том, чтобы спать на веранде, присутствовала пара плюсов. Летом там было прохладно, а если прислониться к стене родительской спальни, то подслушивать разговоры было даже удобнее, чем из нашей комнаты.
Но имелся и минус — зимой там было холодно, как в заднице у эскимоса. Вероятнее всего, в итоге нам предстояло постелить себе тюфяки на полу на кухне.
— А у дедушки тоже не все были в домике?
— Навроде того. Только он вёл себя потише.
— По-моему, в этом-то всё и дело, — сказала Том. — Она так громко говорит, что аж потолок чуть не осыпается.
Тут на веранду высунулась бабушка:
— Айда на рыбалку!
За ней вышел папа:
— Я вообще-то не разрешаю им подолгу рыбачить. Особенно в последнее время.
Бабушка воззрилась на папу так, будто он произнёс столь дикую непристойность, от которой даже она сама оскорбилась:
— Почему бы и нет?
— У нас тут с недавних пор происходят кое-какие неприятности, — ответил папа. Затем вкратце выложил ей всё об убийствах. Однако ни словом не обмолвился ни про стычку с Кланом, ни про Моуза.
— Они же будут со мною, Джейкоб. Я беру их с собой на рыбалку!
— Ну не знаю.
— Ну пусти, пап, — взмолилась Том. — А то я даже забыла совсем, как удочку держать.
— В таком разе никак нельзя подвергать их опасности, — сказала бабушка. — Я привезла свой дробовик. Значит, прихвачу его с собой.
Папа засомневался, но всё-таки разрешил.
— Только слишком далеко не забирайтесь. Тут и поблизости мест с хорошим клёвом хватает.
— Я знаю, где их искать, — ответила бабушка. — Моуз-то нам в своё время все самые клевучие места показал. Кстати, как там старик, скрипит ещё?
— Да, — сказал папа.
— Так и живёт в этой своей халабуде?
Папа кивнул:
— Я бы предпочёл, чтобы вы настолько не уходили.
— Вот и чудненько, — улыбнулась бабушка. — Значит, им со мной можно?
— Покуда ты с ними. И держитесь всё же поближе к дому.
* * *
Бабушка натянула комбинезон. Мы с Том накопали червей в жестянку из-под кофе, собрали удочки и всё прочее рыболовное снаряжение и вместе с бабушкой, которая забросила на плечо двустволку двенадцатого калибра, углубились в лес и направились к реке.
В лесу в тот день стоял кисловатый запах, деревья обступали нас плотными рядами, будто колонны в готическом соборе, а сквозь кружево листвы, как сквозь витражи, пробивались солнечные лучи. Под ногами похрустывала сухая сосновая хвоя, а с веток тяжело, как дождевые капли, падали разноцветные листья.
Меня всё ещё клонило в сон от послеобеденной сытости, но ходьба понемногу возвращала бодрость. Бабушка довела нас до берега, там мы выбрали укромное местечко над песчаным обрывом, обосновались и насадили червей на крючки. Начали рыбачить, а бабушка вскоре пустилась в разговоры.
