— А что случилось с моим дедушкой? С папиным папой?
— Убил кто-то.
— Никогда не слышал об этом от папы.
— Что же он рассказывал про отца?
— Ничего.
— Что ж, значит, ты не слышал от него ничего, а за этим ничего скрывается кое-что. Укокошили его.
— Кто же это сделал?
— А никто не ведает. Нашли в постели с перерезанным горлом — от уха до уха. В ту пору он, если не был пьян, работал на лесопилке. Уже успел потерять там три пальца и по сути не зарабатывал толком никаких денег, только в дерьме ковырялся вместе с курями. Так что у него и грабить-то было почти ни хрена.
— Бабуль, а я думал, женщинам не полагается выражаться нехорошими словами.
— Не полагается. А ещё невежливо перебивать, когда рассказывают. Значит, говорила я про твоего деда. По мне, так вероятнее всего, кто-то его прикончил за его гнилое сучье нутро. Неприятно об этом говорить, Гарри, но уж такова суровая действительность. Надо полагать, он слишком жестоко обошёлся с каким-нибудь из негров на лесопилке, и тот дождался, покамест обидчик уснёт, прокрался к нему домой — да и перерезал горло. Ничего не украл — такого, о чём бы узнали. Да и потом, в доме и красть-то было нечего, кроме бутыли кукурузного самогона да пары галет. Кто бы это ни сделал, вряд ли это был больший ублюдок, чем сам старик. Может, он и приходится тебе дедом, Гарри, но твоё счастье, что тебе не выпало с ним повстречаться.
— Папа говорит, когда кого-то убивают, завсегда думают на цветного. Но ведь это не обязательно цветной убил дедушку, правда?
— Нет. Конечно, нет. Но надеюсь, что да. Потому как он заслужил смерть от руки цветного — тем, как он с ними обходился. Чёрт, да он так или иначе заработал свою гибель!
— Бабуль?
— Да?
— А мамино имя было набито у Рыжего на руке?
— Вот чего не знаю, Гарри, того не знаю.
— Бабушка, а папа говорит, что вы всегда хорошо относились к неграм. Говорит, что у большинства людей всё не так. Почему вы так думаете?
— Во-первых, я не знаю, что такое «хорошо» в понимании цветных. Пытаюсь относиться ко всем людям по справедливости, но сказать, будто я ко всем отношусь одинаково, значило бы соврать. Я не прожила достаточно рядом с цветными, и друзей среди цветных у меня по сути-то и нет. Как живут те, с кем я знакома, я тоже мало что знаю. Так что всё, что я могу сказать, — я не презираю цветных. Вот что стоит сказать. Давай теперь я тебя кое о чём спрошу.
— Хорошо.
— Вот ты презираешь цветных?
— Нет, мэм.
— Почему же нет?
— Не знаю… Должно быть, из-за папы с мамой.
— Вот и у меня было то же самое. Кто-то когда-то пришёл к этой истине и передал её потомкам. Я её усвоила. Потом твоя мама. А теперь и ты. А Джейкоб — что ж, он как-то рассказывал, как допёр до этого своей головой.
— Он и мне рассказывал, — вспомнил я.
— А рассказал ли он тебе, что все мы, не важно, что мы думаем, то и дело соскальзываем немного назад? Рассказал ли, что вот как пропадает иногда что-нибудь, а рядом стоят белый и чёрный, то большинство из нас подумает, что виноват в краже тот из них, кто чернее? Что он из этих двух более ленивый и беспутный? Нет среди нас никого, кто был бы безгрешен, Гарри. Всем нам следует ещё многому научиться.
— Но ведь украсть может и чёрный, разве нет?
— Разумеется, может. Но не стоит ждать этого от него только потому, что у него кожа другого цвета. Улавливаешь, о чём я, Гарри?
— Да, мэм.
Какое-то время мы ещё порыбачили, затем Том проснулась, стряхнула с себя лиственное покрывало, и мы перебрались на другое место.
Я несколько тревожился из-за того, что бабушка попытается увести нас к жилищу Моуза. Было видно: ей любопытно, что там происходит, но она меня обманула. Мы не отходили далеко от дома, даже при том что два или три раза меняли место, и к ночи наловили где-то с десяток рыб. А бабушка вдобавок отстрелила голову ещё одному щитоморднику.
Домой мы вернулись к ужину. Я почистил рыбу — а попались нам по большей части окуни размером с ладонь, — и бабушка зажарила её с кукурузными шариками. Ещё она испекла пирог с инжирным вареньем, а мама не верила, что его можно приготовить так, чтобы получилось вкусно.
Мы съели рыбу (мама и бабушка постоянно напоминали о том, чтобы мы не подавились костью), потом стрескали пирог — он оказался бесподобным. После этого вышли на веранду — посидеть, покачаться на скамье, полежать на полу, пока не переварим пищу до той степени, чтобы снова можно было двигаться.
14
На следующий день веселью пришёл конец, и всё снова пошло своим чередом. Мы разделались с домашними делами, а после обеда бабушка стала разбирать один из своих картонных чемоданов. Внутри оказалось шесть книг. Библия, «Айвенго», «Приключения Гекльберри Финна», «Последний из могикан», «Алый знак доблести» и «Зов предков» Джека Лондона. Она заставила меня читать вслух из «Айвенго».
Бабушка всё твердила, как ей нравится, когда ей читают вслух.
Я закончил главу. После этого настала очередь Том. Складывание слов из букв доставляло сестре немало хлопот, и я уж было хотел отобрать у неё книгу и читать дальше сам — так меня захватило повествование, — но бабушка не позволила. Том еле-еле дотянула до середины главы и сдалась.
Бабушка сказала:
— Очень хорошо, Том. Тебе просто надо поупражняться ещё немного, чтобы к длинным словам привыкнуть.
Книга опять оказалась у меня, и я смог вникнуть в происходящее на страницах. Так и шло наше обучение. Я ничего не говорил. Просто читал, и всё тут. Читать мне нравилось. И книга нравилась. С бабушкой весь учебный процесс протекал легко, будто в шутку. После полудня она полюбопытствовала, не желаем ли мы — мама, Том и я — съездить в город и навестить папу в парикмахерской.
Мама отклонила предложение — ей надо было развесить бельё на просушку, и хотя бабушка захотела отрядить нас с Том ей на подмогу, мама отказалась и приказала нам отправляться в город самим.
Мы ехали на высокой скорости, с опущенными окнами. Ветер наполнял салон автомобиля ароматами леса и почвы.
Бабушка воскликнула:
— Ох и люблю я запах земли! А пуще всего — прямо перед дождём. Когда собирается дождь, в этом запахе всегда появляются такие, знаете, особые нотки. А вот в Северном Техасе — там не то. Там земля — сухая, сырая ли — никогда не пахнет как надо.
Мы пробыли в парикмахерской не так уж долго, а бабушка уже успела соскучиться. Она без устали спорила с посетителями по любому возникающему поводу. О религии. О политике. О земледелии. О Великой депрессии. Даже Сесиля ухитрилась она вывести из себя, а уж он-то обожал поболтать обо всякой всячине. Бабушка заявила, что он стрижёт слишком коротко, и даже порывалась показать, как правильно двигать запястьем при заточке бритвы.
