— Он же глубокий старик, — сказал папа.
— Ага, — подал голос кто-то из толпы, — и стать ещё старше ему уже не светит!
За время разговора папы с мистером Нейшеном один из сыновей последнего куда-то ускользнул, а когда появился вновь, то держал в руке верёвочную удавку. Накинул её Моузу на голову.
— Ну пожалуйшта, миштер Джейкоб, — взмолился Моуз. — Я же никому ничего не делал!
— Знаю, — сказал папа. Шагнул вперёд, сорвал верёвку со старика.
Толпа испустила глухой стон, похожий на рык раненого зверя, и вот уже люди окружили папу вплотную, на него посыпались удары и пинки. Я попытался было встать на защиту, но тут же и по мне прилетел чей-то кулак. В следующий миг я понял, что лежу на земле и нас топчут чьи-то ноги, потом услышал крик — это Моуз звал на помощь папу. Поднял я голову, а старику уже набросили на шею петлю и волокут его по земле; бедняга хватается за верёвку обеими руками, а дряхлое тело пересчитывает ухабы в грязной прибрежной траве.
Мы с папой встали и потащились за людской оравой. У меня понемногу заплывал глаз — кто-то, видать, пнул меня прямо туда. Гляжу, папа полез в карман за пистолетом, но рука вернулась ни с чем. Оглядел папа землю вокруг, но если пистолет и выпал, кто-то его уже успел подобрать.
— Прекратите! — завопил папа. — Прекратите, чёрт бы вас всех побрал!
Моуза приволокли к дубовой рощице. Кто-то перебросил верёвку через толстый сук. Толпа дружно ухватилась за конец и начала тянуть Моуза наверх. Верёвка скользила по суку как змея, издавая режущий звук. Конопляные волокна тёрлись о дубовую кору и даже немного дымились. Сук скрипнул. Негр всеми десятью пальцами вцепился в верёвку, стараясь не дать ей добраться до горла. Пальцы не пролезали в петлю. Он начал брыкаться.
Папа, пошатываясь, выступил вперёд, взял Моуза за ноги, пригнул голову и приподнял старика. Нейшен неожиданно лягнул папу в грудь. Папа согнулся, и Моуз с хрустом рухнул вниз, остервенело задрыгал ногами, а на губах показалась кровавая пена. Глаза у старика побагровели, лицо набухло. Папа попробовал подняться, но толпа навалилась на него с новой силой.
Я побежал на них, крича, размахивая руками и навешивая тумаков любому, кого мог достать. Кто-то сгрёб меня за загривок. Мир вокруг дрогнул, я не удержался на ногах. Упал на колени, но не удержался и на них. Меня больше ничего не могло удержать. Я увидел, как в просветах между листвой и ветвями дуба стремительно отдаляется небо, затем надо мной возникли подошвы Моуза. Последнее, что я помню, — дыры в его штиблетах и обрезки картона, которыми старик их затыкал; картон отсырел и уже начинал расслаиваться. В одной дыре картон совсем прорвался, и виднелась голая кожа ступни. Она была прямо надо мной. Казалось, дыра разверзается и заглатывает меня, и вот я уже провалился в неё с концами.
* * *
Когда я подошёл к папе, тот всё ещё лежал на земле без сознания. Над нами висел Моуз — его язык вывалился наружу, почернел и взбух, как носок, набитый бумагой. Глаза выкатились из орбит, будто недозрелые плоды виргинской хурмы. Кто-то сдёрнул с него штаны и отрезал то, что было между ног. Из промежности у Моуза капала наземь кровь.
Толпа рассеялась.
Я вскинулся, стоя на четвереньках, пока не почувствовал, что меня покинули силы. Меня тут же схватили за бока. Подумал уже, что толпа вернулась и собирается вздёрнуть заодно и нас с папой, ну или хотя бы навешать нам ещё тумаков. Потом услыхал голос мистера Смута:
— Полегче, парень. Полегче.
Он постарался помочь мне подняться, но я опять не устоял на ногах. Тогда он оставил меня сидеть на земле и подошёл к папе. Перевернул его на спину и заглянул под веко.
— Это всё вы! — крикнул я Смуту. — Не трогайте папу! Слышите? Оставьте его в покое!
Он не обратил на меня внимания, и я внезапно обрадовался его поддержке.
— Он?.. — спросил я.
— Да всё с ним в порядке. Просто приложили как следует.
Папа зашевелился. Мистер Смут поднял его в сидячее положение. Папа открыл глаза.
— Это мальчишка всё растрепал, — пустился в оправдания мистер Смут. — Я, конечно, пошёл со всеми, но ни на что такое не рассчитывал. Я-то его не судил и не вешал. Ты же не расскажешь про… ну, понимаешь, да?
— Ах ты безмозглый сукин сын, святая твоя простота, — сказал папа. Затем поглядел на Моуза. — Ради Христа, Билл, сними его оттуда.
16
Через два дня Моуза похоронили на нашей земле, между амбаром и полем. Папа соорудил старику деревянный крест, выцарапал на перекладине «МОУЗ» и поклялся, что как только появятся деньги, установит ему надгробие.
Попрощаться с убитым пришла пара папиных знакомых негров, которые знали Моуза, а из белых была наша семья, да и только. Существовали, конечно, среди белых и такие, которые не имели касательства к расправе над стариком, но явиться они не пожелали — а вдруг да станет известно, что они приходили на похороны к цветному?
* * *
Ночью, закрыв глаза, я увидел Моуза: вот он висит на суку, штаны спущены, зияет порез, сочится кровь, глаза навыкате, язык вывален, на шее — петля. Порядочно времени прошло, прежде чем этот образ перестал возникать перед глазами, едва только ляжешь спать, и лишь через несколько лет окончательно перестал он посещать меня регулярно. До этого же являлся по самому пустячному поводу. Просто при виде верёвки, или при взгляде на сук на дубе, или даже от того, как пробиваются сквозь ветки и листья солнечные лучи.
Время от времени приходит он ко мне и поныне — настолько отчётливо, словно всё случилось не далее как позавчера.
Часть четвёртая
17
Из моего окна виден большой развесистый дуб. Как-то вечером ранней весной подъехал я к окну на инвалидной коляске и выглянул наружу — там, словно клочья чёрной и синей пряжи, сгущались сумеречные тени, а птицы собирались на ветвях дуба, точно ёлочные игрушки, и готовились ко сну, и вот среди них совершенно ясно увидел я старого Моуза, висящего в петле.
В тот миг не было никаких сомнений, что это он — всего лишь тень среди других теней, но в ней чётко прослеживался силуэт человеческой фигуры, а над ним — тёмная линия верёвки. Но вот я моргнул — и тогда человек и верёвка пропали.
Остались только тени под деревом со стаей птиц на ветвях, спускающаяся ночь и медленно сходящий на нет очередной весенний день.
А потом растаяли и тени — даже те, что были под деревьями.
* * *
Папа хотел было оставить должность констебля, но даже те небольшие деньги, которые приносила служба, были нужны позарез, так что уходить он не стал, а только поклялся: случись опять что-нибудь подобное, тут уж он непременно снимет с себя полномочия.
Но по большей части папа и так уже оставил свой пост. Оставался констеблем только по названию. Вообще он как будто увядал у нас на глазах. Словно унесли его мглистые волны какого-то инфернального, потустороннего моря, и поначалу папа ещё как-то барахтался, а потом перестал бороться со стихией и лишь плыл по течению, уцепившись за трухлявую доску, что уцелела после крушения корабля всей его жизни. Корабля, который разбился, напоровшись на риф под названием Моуз.
