Многие из тех, кто участвовал в линчевании, раньше стриглись и брились у папы — надо ли пояснять, что в парикмахерской их больше не видели? Что же касается всех остальных, то их в основном обслуживал Сесиль, а папа в конце концов отдал ему львиную долю заработка, а сам стал заглядывать на работу лишь изредка. Переключил внимание на фермерство, охоту и рыбалку, да и то не особенно увлекался ни одним из этих занятий.
Мама с бабушкой испробовали все способы, чтобы папа выгреб обратно на сушу. Терпели. Сердились. Ободряли. Бросали хлёсткие замечания прямо в лицо. С тем же успехом могли они говорить хоть с уткой. Разве что утка в итоге хотя бы испугалась.
Когда пришла весна, лучше папе не стало. Как и всегда, он занялся посевом и посадкой, но не говорил даже о предстоящем урожае, да и вообще я не слышал, чтобы он хоть о чём-то разговаривал с мамой; иногда, самой поздней ночью, через стену было слышно, как папа плачет. Никакими словами не передать, насколько больно слышать, как плачет твой родной отец.
Много времени папа проводил у себя в спальне. Ел по большей части в одиночку — если вообще ел. Иногда говорил, но слова вылетали у него изо рта сухими и сморщенными, точно пожухлые листья. Если он сидел во дворе и видел, что мы подходим к нему, то вставал и уходил, будто мы застали его за чем-то постыдным.
Дом переменился. До того мне никогда не приходила в голову подобная мысль, но ведь дом — такая же оболочка, как тело, и, ровно как и в случае с телом, здоровым его делает находящийся в оболочке дух. И если этим духом была наша семья, то его часть, большая и сильная часть, оказалась поражена недугом.
Крыльцо в буквальном смысле стало зарастать травой, плотный грунт вокруг дома начал проседать, вымываться и замещаться песком. Вода из колодца была уже не такой сладкой. Кур загрызли дикие собаки.
Только бабушка оставалась лучиком света во тьме. Она не теряла своей всегдашней бодрости, пыталась разрядить обстановку весельем, но папина мрачность всё равно нависала над домом, будто готовое рухнуть старое дерево. Как-то раз принесли мы к могиле Моуза цветы (а возле нас, всё так же прихрамывая, крутился Тоби) — и я прямо спросил у бабушки, скоро ли папа пойдёт на поправку.
Она задумалась над ответом. Такое случалось нечасто. Бабушка обычно за словом в карман не лезла и с ходу могла высказать свои мысли по какому угодно вопросу, потому что всегда точно знала, что хочет сказать.
Она приобняла меня за плечи:
— Оправится он, Гарри, тут уж будь уверен. Но твой папа пережил удар. Почти как один мой знакомец в Северном Техасе по имени Борис Смит. Лягнул как-то беднягу мул — прямо в голову. Не сказать чтобы он так уж изменился, но вести себя стал странненько, и так было довольно долго. А потом в один прекрасный день оклемался, и в голове опять прояснилось.
— Отчего же ему полегчало?
— Ну, во-первых, подох тот мул. Это его взбодрило. Только вряд ли тут всё так уж просто.
— Думаете, папу слишком сильно избили?
— Да вас обоих отходили так, что мама не горюй. Но нет, я сейчас не об этом. Папа твой получил удар прямо в душу, милый ты мой. И ты тоже. Но ты ещё достаточно юн и не разучился радоваться жизни. Джейкоб тоже ещё не стар, но, кажется, ему пришлось немного больнее. Он ведь чувствовал, что́ назревает, а помешать не смог.
— Но с ним же будет всё хорошо?
— Хотела бы я сказать, что так и думаю. Но не хочу тебе лгать, Гарри. Я не знаю. Борис — он-то со временем оправился. Но далеко не сразу. Он получил телесную травму, и ты, наверно, скажешь, что после такого отойти сложнее. А вот я в этом не настолько уверена. Пинок в душу может на всю жизнь оставить тебя калекой. Во время пыльных бурь на наших Великих равнинах много кто бросал все дела и сдавался. Так что же — почти все из этих людей подались в иные места попытать счастье сызнова. У них была надежда. Кто-то из них узнает, что их надежда — вовсе не надежда, а так, одно надувательство, и тогда они снова всё бросят и сдадутся. Потом кто-то опять встанет и попробует начать всё с начала. Так и твой папа. Если сможет встать — значит, встанет. Только вот не знаю когда.
— Похоже, всё как будто рассыпается, — сказал я.
— Знаю, — вздохнула бабушка. — Но надо быть сильными. Не только ради твоего папы, но ради всей нашей семьи. Ты да я — вместе уж как-нибудь да вывезем.
— Думаете?
— А как же!
— И правда, как же?
Бабушка на миг замолчала.
— Точно не скажу, но эти убийства и вся эта история с Моузом — они ведь связаны, и совсем не в одном только месте. Знаю, Гарри, твой папа взял с тебя честное слово, но сейчас, по-моему, пришло время его нарушить. Моуза больше нет. Об убийствах я уже слышала. Может, у тебя найдётся, что мне рассказать? А я, может, чем и помогу. А если мы сможем чем-то помочь, папе от того уж точно хуже не станет.
Бабушка была права. Я так и не нарушил данного обещания, и вот теперь мне показалось, что молчать и дальше просто не имеет смысла. Я выложил ей всё, что знал. Впрочем, решил всё же пропустить часть про дочку мистера Смута.
Когда я окончил рассказ, бабушка проговорила:
— А этот Нейшен — он, как мне кажется, то и дело объявляется во всей этой притче. И два его сыночка. Говоришь, они все в него?
— Разве что ещё больше ноют.
— Мисс Мэгги! Зуб даю, она про всех в городе хочь что-нибудь да знает. Что скажешь?
— Да, мэм.
— Ну так вперёд!
* * *
Бабушка подъехала к хижине мисс Мэгги. Та сидела на заднем крыльце и обмахивалась веером с деревянной ручкой. Увидев нас, старушка улыбнулась во все оставшиеся зубы.
— А кто это приехал, никак мисс Джун!
— Привет, Мэгги, — сказала бабушка. — Не нальёшь ли чашечку кофе?
— Не, не готово ещё, но сейчас буду сварить!
Бабушка и мисс Мэгги пили чёрный кофе без добавок. Мне мисс Мэгги налила полчашки, сверху капнула сливок из жестяной банки и щедро сыпанула сахару. Чашку поставила на треснутое блюдце. Вместе с кофе мы все втроём отправились на крыльцо.
Бабушка завела разговор обо всякой всячине, а потом искусно подобралась к Нейшенам.
— А, Нейшены, — кивнула мисс Мэгги. — Нехорошие люди. Но больше трусливые. Старого Нейшена из Клана совсем выгоняли, потому что слишком большой дурак.
— Это о чём-то да говорит, — сказала бабушка. — Учитывая, что не похоже, будто там одни Эдисоны собрались.
— Ой, там такие люди в Клане есть, вы и не поверите. Я как-то работала на одного белого, какой в Клане был, так тот был вообще даже умный и обращал меня любезнее никуда. А был в Клане! Убирала у него в дома и находила мантию. Сказал — вроде собирался, чтобы стал судьёй.
— Так там другая мантия, — усмехнулась бабушка.
— Ага, — согласилась мисс Мэгги.
