— Ну Моуз в этом не виноват. Когда он был живой, тут не воняло.
Бабушка обняла меня за плечи:
— Я знаю, Гарри.
Гроза усилилась, стало ещё темнее, и под звуки грома в обоих окнах лачуги сверкали огоньки молний.
— Что-то я утомилась, Гарри, да и замёрзла, — пожаловалась бабушка. — Раз уж у нас привал, так привалюсь-ка я ненадолго. Тут и на двоих места хватит.
Бабушка опустилась на край кровати, передала мне фонарик. Внезапно на её лице отразилась вся долгая прожитая жизнь.
— Всё хорошо, бабуль?
— Конечно. Просто годы уже не те. Сердце то и дело пошаливает. То вдруг как скакнёт, то опустится. Вот прилягу немного — буду как новенькая.
Больше не сказав ни слова, бабушка легла на кровать и натянула на себя покрывало. Я взял другое, набросил его на плечи и устроился на стуле за утлым столиком. Спустя минуту встал, собрал все банки и расставил их на полке. Установил фотокарточку и вырезку из каталога посередине стола. Снова сел на стул, закутался в одеяло, выключил фонарик и закрыл глаза.
Спать не хотелось — потому что вообще-то стоял полдень, — но в этой мгле, в стуке дождя и града ощущалось что-то гипнотическое. Ещё было слышно, как протекает крыша, а капли падают на пол в дальнем углу.
Я сосредоточился на этом звуке и, убаюканный им, вскоре уснул.
* * *
Снился мне Моуз. Как, должно быть, колотили в его дверь, пока он не открыл, а потом выволокли его на улицу. Потом появился папа, и старик думал, что всё образуется, но в итоге вышло вовсе не так. Снился страх, который он, должно быть, испытывал, боль от удушения, чувство, как душа улетает из тела — ни за что, всего лишь за кожу неправильного цвета.
И вдруг в окно кто-то постучал. Я мигом проснулся и подскочил на постели.
Повертел головой, взглянул на исполосованное каплями стекло и завопил:
— Бабуля!
Бабушка очнулась от сна.
— Гарри? Что, Гарри?
— Там, в окне…
Она обернулась. В окне виднелся тёмный силуэт: чьё-то лицо, голова, рога. Пялится через стекло прямо на нас, постукивает по нему костяшками пальцев. По стеклу бегут дождевые потоки и размывают черты лица.
Человек-козёл.
Бабушка вскочила на ноги, потянулась к ящику — его она поставила у кровати. Наконец удалось пинком выдвинуть его под стол.
Рожа исчезла. Потом задрожала дверь. Деревянный брусок не поддался. Снаружи донеслось невнятное бормотание, словно кто-то пытался говорить с набитым ртом. Дверь толкнули посильнее, и на миг показалось, что она вот-вот сорвётся с петель.
Я заполз под стол, добрался до ящика, открыл и протянул бабушке. Она вынула тридцать восьмой калибр.
— Пшёл вон, скотина! Пшёл вон, а то стрелять буду — прямо через дверь!
Крик не отогнал Человека-козла. Он так и продолжал дубасить в дверь, а бабушка, вопреки своей угрозе, не стала палить через доски.
Наконец дверь перестала трястись. Краем глаза я заметил, как он мелькнул в окне. Спустя один удар сердца обернулся на звук за спиной. Во втором окне стекла не было. Только обрывок жёлтой клеёнки. И вот через дыру в этой клеёнке просунулась темнокожая рука, зашевелилась, словно искала, за что бы уцепиться, чтобы Человек-козёл смог влезть целиком. Бабушка шагнула вперёд и от души треснула по руке стволом пистолета.
Раздался вой. Рука отпрянула и пропала. Какое-то время мы вслушивались в тишину. Ни звука. Бабушка подошла к окну, отдёрнула край клеёнки. Внутрь ворвался сырой ветер и наполнил комнату прохладой. Бабушка опасливо прислонилась к стене и выглянула за окно. Подошла с другой стороны проёма, приподняла клеёнку там, снова выглянула и тут же отскочила с криком:
— Чёрт!
Она отошла к столу, держась при этом за грудь.
— Он был там. Только я выглянула, он и удрал.
— Человек-козёл, — произнёс я.
— Считай, я в него поверила, — сказала бабушка.
— Он же с рогами был, правда?
— Он был… Что-то у него такое было.
Бабушка пододвинула стул, и мы оба сели за стол, а посреди стола — возле рамки с фотокарточками — положили маленький револьвер.
* * *
Где-то через час прекратился град, а немного погодя ливень стих и небо прояснилось.
— Может, это Дрын был, — предположила бабушка.
— Что, с рогами на голове?
Бабушка не ответила. Мы подождали ещё чуть-чуть, потом бабушка опасливо сказала мне отодвинуть запор и открыть дверь. Сама она уже приготовила пистолет.
Из-за двери на нас не выпрыгнул Человек-козёл. Мы облегчённо выдохнули. Бабушка подхватила свой ящик, и мы вышли на улицу, обратно под дождь. Теперь он стал тише, а небо — гораздо светлее. Воздух был свеж, как дыхание младенца. Сама по себе пойменная чаща восхищала своей красотой. Пышные кроны деревьев, отяжелевшие мокрые листья, переплетение ежевичных побегов, укрывающее кроликов и змей. Даже ядовитый плющ, обвивающий стволы дубов, радовал глаз сочной зеленью, так что его чуть ли не хотелось потрогать.
Но, как и в случае с ядовитым плющом, внешность бывает обманчива. Под покровом всей этой красоты в дебрях скрывались неведомые существа, и, сказать по правде, я испытал величайшее облегчение, когда мы дошли до Пасторской дороги.
Остановились у нашей машины, попробовали вызволить её повторно, да только куда там! Машина застряла крепко-накрепко и плевать хотела на все наши усилия.
Делать было нечего, и мы потопали домой пешком. Дождь уже закончился, пригрело солнце. Дорогу заливала жидкая грязь. На моих ботинках и штанинах образовалась толстая корка. Бабушкиным ботинкам и подолу платья приходилось не легче.
— В другой раз брюки надену, — пообещала бабушка.
Дело это было нешуточное. Надень она брюки — разразился бы жуткий скандал. По тем временам женщина в брюках, если только это была не маленькая девочка вроде Том или какая-нибудь киноактриса, являлась чем-то неслыханным.
Когда мы в конце концов поднялись на крыльцо, солнце начинало клониться к закату. Дверь нам открыла мама. Она была вне себя от волнения.
— С вами всё в порядке? — спросила она. — Где это вас носило?
— Съехали с дороги, — сказала бабушка.
— Вам бы, мама, не ходить так далеко пешком. Как сердце?
— Прекрасно. Я, знаешь ли, не инвалид.
Мы переоделись, а мама тем временем сготовила нам перекусить — подогрела пару лепёшек да нарезала шпика. Бабушка даже рассказала маме, что с нами было, — правда, не полностью. Сказала, что мы отправились покататься, да съехали с дороги и переждали дождь в Моузовой развалюхе. Однако она ни словом не обмолвилась ни о том, что ездили мы в Перл-Крик, ни о том, что видели Дрына и его дрын. Не сказала она ничего и про Человека-козла.
