Всё это тяжёлым булыжником навалилось папе на плечи, и он рухнул обратно в ту мрачную пропасть, на дне которой пролежал столь многие месяцы, но теперь он уже даже и не утруждал себя попытками как-то от нас укрыться, и вскоре бутылки из-под виски показались дома у всех на виду.
Бабушка взялась было брать его в ежовые рукавицы, распекала его так и этак, но это папу ничуть не заботило.
Наконец он совсем перекочевал со своими бутылками в амбар — и словно пропал. Да, он ещё получал какие-то отчисления с парикмахерской, хотя теперь бо`льшая часть выручки отходила Сесилю, и делал кое-какую работу по дому, но пахать приходилось мне, а пахарь из меня был не шибко умелый.
Мы бедствовали, как никогда не бедствовали раньше.
Вдобавок ко всем тяготам фермерской жизни зарядили действительно проливные дожди — сильнее, чем в тот день, когда мы с бабушкой угодили в западню в лачуге Моуза.
С такими ливнями невозможно было хоть как-то работать в поле. Дождь не переставая лил сутки напролёт, вода растекалась по нашим полям, вымывала плодородную почву, уносила с собой растения или прибивала их к земле.
Бабушка сказала, что такого на её памяти ещё не происходило. Видала она, как всё сохнет и уносится ветром, а сейчас надо было пройти через период, когда всё мокнет и размывается.
Дожди обернулись половодьем, и река Сабин вспучилась и разлилась вширь, вода бешено бурлила бурыми пенистыми волнами. Река даже сменила русло, подмывая слабо укреплённые берега, вырывая с корнем и унося течением деревья — порой настолько здоровые, что легко пошли бы на бушприт для Ноева ковчега.
Но постепенно всё сошло на нет. Дожди прекратились, чёрные тучи расступились, из-за них показалась небесная синь и выплыло солнце во всей своей сияющей красе. По правде говоря, стало жарко, как в аду, и сухо, как в песках Аравийской пустыни; грязь спеклась в твёрдую корку, словно вся земля покрылась коростой.
Ночью тёмный мешок, в котором пряталось небо, лопнул, оттуда посыпались звёзды — и засверкали по всему чёрному бархату небосвода, как глаза перепуганного зверя.
Река больше не ревела, а только тихонько что-то бормотала, как бурчит в утробе у мирно спящего человека, набившего брюхо кукурузным хлебом и бобами. С берегов перестала оползать земля, и река опять потекла, уютно обустроившись в новых границах, так же безмятежно, словно и не случалось никакого гнева небес.
* * *
Где-то в десяти милях от нас жил Клем Сампшен — аккурат в том месте, где небольшая дорожка ответвлялась от той, что служила тогда ключевой магистралью. Теперь-то её магистралью не назовёшь, но тогда это была главная дорога, и если с неё свернуть, чтобы пересечь нашу округу по пути в Тайлер, то нельзя было не проехать мимо участка мистера Сампшена, который вплотную прилегал к Сабину.
Сортир Клема стоял на самом берегу Сабина и был построен так, что всё содержимое кишечников самого Сампшена и всего его семейства сливалось прямиком в реку. Такой вот прообраз канализации. В то время много кто ставил сортиры подобным образом, хотя у некоторых, например у моего папы, данное инженерное решение вызывало чувство гадливости. Папа считал: это, мол, говорит не только о нечистоплотности хозяев, но и о лени. Чтобы устроить приличный нужник, надо было иметь достаточно стойкости и упорства, чтобы выкопать выгребную яму подходящих размеров. И чем глубже, тем лучше. Когда яма заполнялась, копалась новая, нужник переносился на её место, старая яма засыпалась, а новая начинала принимать содержимое — и так далее.
Если же вам было лень проводить все эти работы, то нужник воздвигался на краю береговой кручи, так что нечистоты стекали вниз по склону и скапливались на берегу. Когда вода поднималась, отходы уносило течением. Если же она не поднималась, всеми силами стоило держаться с наветренной стороны. На чёрную кучу слетались сине-зелёные мухи — они блестели, точно россыпь изумрудов на прогорклом шоколаде. Если во время засухи внезапно поднимался ветерок, зловоние могло в прямом смысле сшибить с ног.
На время половодья мистер Сампшен с сыновьями подняли сортир на шесты, вставляемые в выемки по его бокам, чтобы обезопасить постройку от прибывающей воды.
Как они в это время облегчали свои желудки, точно не знаю, но, когда наводнение миновало, сортир возвратили на место, близкое к первоначальному расположению.
Когда уровень воды снизился, обнаружилось, что кучу смыло не полностью — теперь она образовала большой тёмный холм в точности под новой позицией их отхожего места.
Но, прежде чем продолжить рассказ, необходимо указать, что мистер Сампшен держал небольшой придорожный лоток и время от времени продавал там всякие овощи, — и вот в тот жаркий день, о котором идёт речь, он нежданно-негаданно ощутил позыв опорожнить забарахливший кишечник, а наблюдать за лотком оставил Уилсона, своего сына.
Сходив по нужде, говорил мистер Сампшен, он свернул самокрутку и вышел из сортира посмотреть сверху на облепленную мухами кучу — может быть, надеялся, что река унесла её, хотя бы частично. Но так как стояла сушь, то куча только выросла в размерах, а вода опустилась, и в ней лежало нечто необычное.
По первости-то мистер Сампшен решил, что это здоровенный раздувшийся сом, лежащий кверху брюхом. Один из тех громадных сомов, что держатся на глубине и, как уверяют многие, способны целиком заглотить некрупную собаку или ребёнка.
Но у сомов не бывает ног.
Мистер Сампшен говорил, что, даже когда увидел ноги, не сразу понял, что перед ним человек. Слишком разбухшим, слишком странным выглядело это тело, чтобы походить на человеческое. Но это было так — тело принадлежало женщине. Ноги у неё были связаны крест-накрест в области лодыжек. Одна рука запрокидывалась за спину, дотягивалась до ног и была так крепко к ним примотана, что от этого даже немного выгнулась спина. Другая рука была привязана таким макаром, что казалось, будто женщина потянулась почесать поясницу, но на этой руке недоставало кисти — аж по самое запястье. Предплечье оплетал шнурок, и этим шнурком рука была привязана к другой руке.
Мистер Сампшен с опаской спустился по склону, опасаясь вступить в ту субстанцию, которую всё его семейство целое лето сливало на берег. Там он как следует рассмотрел разбухшее женское тело — оно лежало ничком в чёрной жиже, а мухи были рады трупу не меньше, чем нечистотам.
После этого мистер Сампшен оседлал лошадь и в скором времени прискакал к нам во двор. Когда он показался у ворот, я был в поле и силился оббить брызги налипшей грязи с помидорных кустов, чтобы они стояли прямо и не погнили на корню.
Мистер Сампшен подъехал к самому краю поля, соскочил с лошади и позвал меня. Тоби гавкнул на него пару раз, но по-дружески. Он знал мистера Сампшена.
Я поспешил через поле к нему, и он начал с того, что ему нужен папа. Хоть папа и пристрастился к выпивке, соседи в общем и целом, по крайней мере в большинстве своём, об этом не знали. Он всё же старался не выносить сор за порог. Было неприятно думать, что мистер Сампшен увидит папу в таком состоянии; до этого папе мастерски удавалось скрывать своё пьянство.
