На этот раз в хижине царил куда больший кавардак. Сначала в дом вошёл Тоби — порыскал по углам, перенюхал всё и вся, пока мы не приказали ему вернуться наружу. Потом зашли сами и огляделись. Сквозь жёлтую клеёнку на незастеклённом окне проникал кое-какой свет и задувал довольно резкий ветерок. Стекло в другом окне кто-то разбил, по всей видимости дети, и с этой стороны тоже шёл свет, но очень слабый.
Рамку с фотографией и картинкой из каталога сбили со стола на пол, и я её поднял. Через открытую дверь в комнату затекли струи дождевой воды и испортили изображение — склеили вырезку из «Сирса и Робака» с фотографией и размыли их в невнятную мешанину пятен. На этот раз я положил портрет на стол лицом вниз.
— Ой, что-то мне тут не нравится, — сказала Том.
— Мне тоже.
Когда мы вышли, я проверил, что дверь заперта как следует.
Мы обогнули дом, вышли на сторону, что смотрела на реку, и спустились к воде. Оглянувшись на развалюху, я заметил: на гвозде, вбитом в стену, что-то висит. Это оказалась цепь, а с неё свешивалось несколько рыбьих скелетов и одна почти ещё свежая рыбина.
Мы подошли и рассмотрели находку поближе.
— По виду, её сюда совсем недавно повесили, — заключила Том. — Вода-то вон ещё капает.
Рыбьи кости наряду со свежей рыбиной свидетельствовали о том, что кто-то уже некоторое время вешает сюда эту рыбу на постоянной основе, как будто приносит Моузу подношение.
На другом гвозде висела связанная шнурками пара старых ботинок — их, вероятнее всего, выловили из реки. Над ними кто-то приладил покоробившийся от влаги ремень. На земле под гвоздём с ботинками у стены дома рядком лежали оловянная тарелка, ярко-голубой камень со дна реки и стеклянная банка с завинчивающейся крышкой. Всё это было аккуратно разложено, будто дары.
Я снял дохлую рыбу и сухие кости и бросил в реку, а цепь вернул обратно на гвоздь. Ботинки, ремень, тарелку, камень и банку тоже отправил в воду.
— Ты зачем это сделал? — спросила Том.
— Думаю, эта рыба ещё живая была. Ни к чему ей страдать. Никто же не придёт и её не зажарит.
— Вот мы могли бы.
— Но не зажарили ведь.
— Ты и всё остальное туда же побросал. Это как-то подло, Гарри. Кто-то же вешает эти штуки сюда как подарки.
— Знаю, — ответил я. — Поэтому и побросал. Не из подлости, а чтобы казалось, как будто подарки приняли.
На самом деле я и сам толком не мог объяснить своё поведение. Просто показалось, что нужно сделать именно так.
Старенькая лодчонка Моуза всё ещё лежала у дома — на камнях, чтобы не прогнила. На дне валялось весло. Мы решили сесть в эту лодку и спуститься по реке до места, где был чапыжниковый лабиринт. Погрузили в лодку Тоби и дробовик, столкнули её в воду и поплыли. Проделали весьма долгий путь обратно до Шатучего моста, проскочили под ним, внимательно вглядываясь, не затаился ли где-нибудь в засаде Человек-козёл. Наша уверенность, что он боится дневного света, становилась всё слабее, мы забеспокоились и почувствовали себя несколько по-дурацки.
Когда составляли план, мы были гораздо смелее, чем когда дошло до его выполнения.
В тени под мостом в берег вдавалось тёмное углубление, похожее на пещеру. Я представил себе, что там-то и сидит Человек-козёл, поджидая добычу.
Планировалось, конечно, схватить Человека-козла за рога в его собственном логове. Но мы не стали. Не проронили ни слова. Просто проплыли мимо.
Осторожно подгребли к берегу в том месте, где нашли женщину, примотанную к дереву проволокой. Ничто не напоминало о том, что когда-то она там была. Казалось, будто это далёкий сон.
Вытянули лодку на галечно-илистый берег и оставили там, а сами поднялись на высокий откос и углубились в чапыжник. Мы не говорили об этом вслух, но каждому хотелось увидеть место, где был найден первый из трупов и где мы так перепугались тогда в колючем лазу.
Лаз был точно таким же, и при свете дня стало ясно, что этот лаз, как мы и подозревали, кто-то нарочно прорубил среди чапыжника. Правда, он оказался вовсе не таким широким и длинным, как нам померещилось той ночью, и впадал в туннель пошире, а тот тоже был короче и меньше, чем в наших воспоминаниях.
На шипастых ветках, как украшения, были развешаны клочки разноцветной ткани. Вот красный, вот синий, вот белый в красный цветочек. А ещё — картинки из каталога «Сирса и Робака» с женщинами в нижнем белье и несколько тех самых игральных карт, о которых я был наслышан. Шипы прокалывали картинки в аккурат там, где у нарисованных женщин находилась промежность.
В середине лаза кто-то когда-то устроил костёр, а колючие кусты росли над нами так густо и так тесно переплетались низко опущенными ветками, что можно было представить: даже в самую лютую грозу здесь будет сухо.
В ту ночь мы не заметили всех этих тряпочек и бумажек, но они вполне могли быть здесь и тогда. При всей сухости этого места, во время недавних ливней и паводков оно никак не могло остаться полностью сухим. Время от времени кто-то явно добавлял сюда что-то новенькое.
Тоби принюхивался и бойко шнырял по всему лазу, насколько позволяли бедняге изувеченные спина и лапы. Мочился то там, то тут, повсюду оставлял свою метку. Пёс был так возбуждён, точно в чапыжнике было полным-полно белок.
— Похоже на какое-то гнездо, — шепнула Том. — Гнездо Человека-козла!
Меня пробрал холодок, и до меня дошло: если это правда и его укрытие действительно здесь, а не в пещере под мостом, он может когда угодно вернуться. Я сказал об этом Том, мы кликнули Тоби и стали убираться из этого места — попытались грести вверх по течению, да не сдюжили.
Наконец мы вышли на сушу и попробовали было тащить лодку вдоль берега, но она оказалась слишком тяжёлой. Мы сдались и оставили её у реки. Миновали Шатучий мост и прошли ещё довольно долго, пока не наткнулись на песчаную отмель. Переправились по ней через реку, воротились домой, закончили домашние дела и привели себя и Тоби в порядок до того, как домой вернутся папа, мама и бабушка.
Весь день размышляли мы о том, что видели, и подумывали рассказать папе, но поскольку нам было велено никуда не уходить, наши неокрепшие умы находились в тупике. Что показалось бы очевидным кому-нибудь постарше, нам совсем не казалось таким уж лежащим на поверхности.
Вечером мы с Том сидели на веранде и шушукались. К нам вышла бабушка.
— Вы оба-двое целый день ведёте себя как два заговорщика. А я уж больно любопытна, чтобы спокойно на это смотреть.
— Да мы-то что, мы ничего, — сказала Том.
— А я вот считаю, что это неспроста, — бабушка опустилась на подвесную скамейку между нашими раскладушками. — Отчего бы вам не посвятить меня в вашу тайну? Обещаю, ни слова не скажу вашим маме с папой.
Нам, конечно, смерть как не терпелось поделиться с кем-нибудь секретом. Я взглянул на Том, она кивнула. Я кивнул в ответ. Том сказала:
