Нейшены никогда не приходили стричься. Стриглись своими руками дома под горшок, ну и можете сами представить, как это выглядело. В парикмахерской же они рассаживались по стульям для ожидающих своей очереди и вычитывали из журналов, что могли осилить, покуда не уставали губы, а иной раз принимались жаловаться на тяжёлые времена.
Папа говорил, жизнь их тяжела главным образом потому, что они настолько лодыри, что, ежели на стул им нагадит птичка, так ведь не соскребут, пока сами в говно не усядутся. Заходил кто-нибудь постричься — они не двигались с места, чтобы уступить клиенту стул, при том что сами не нуждались в стрижке. Манеры-то у них, говаривал папа, не лучше, чем у козла. Как-то раз подслушал я, как он сказал Сесилю, думая, верно, будто никто не слышит: мол, если вынуть у всей семейки Нейшенов мозги, скатать в комок, прилепить к комариной жопке да пустить комара в полёт, то пойдёт дребезжание, как будто шарикоподшипник везут в товарном вагоне.
Сесиль, хотя и не водил дружбы с Нейшенами, тем не менее всегда был с ними вежлив, к тому же, как часто говорил папа, он любил потрепаться, даже если беседовал с самим дьяволом, а речь шла о том, на каком огне лучше поджаривать ему пятки.
Лишь только старый Нейшен опустился на стул, Сесиль сказал:
— Гарри говорит, тут произошло убийство.
Интересно, что же папа подумает о моём длинном языке? Папа и сам-то любил поговорить, но, как правило, о чём-нибудь дельном. Когда же вопрос его не касался, отец предпочитал молчать.
Раз слово уже было сказано, мне больше ничего не оставалось, как выложить всё. Ну почти всё. Отчего-то я ни словечком не обмолвился о Человеке-козле. Эту часть не стал я рассказывать даже Сесилю.
Когда я закончил, мистер Нейшен помолчал немного, а потом сказал:
— Ну что ж, одной черномазой шаболдой меньше, всему-то миру от этого ни жарко ни холодно. — И обернулся ко мне: — А папаша твой никак поглазеть на неё пошёл?
— Да, сэр, — говорю я.
— Э, он-то, по ходу, крепко на этот счёт опечалился. Вечно он беспокоится из-за всяких ниггеров. Забить бы ему на них, нехай себе черномазые и дальше режут друг друга, нам всем остальным оттого только легче.
До этого я никогда по-настоящему не думал о личных убеждениях отца, но внезапно оказалось, что они противоположны взглядам мистера Нейшена, а мистер Нейшен, хотя и любит околачиваться у нас в парикмахерской, на самом деле не шибко-то любит папу. Оттого что у папы другие взгляды, я почему-то обрадовался, прикинул разницу между ними обоими и понял тогда, что мои убеждения навечно будут спаяны с папиными, по меньшей мере касательно расового вопроса.
В это время появился доктор Тейлор. Он не был главным медиком в Марвел-Крике и работал на пару с доктором Стивенсоном — ворчливым старикашкой, который несколько раз наведывался к нам домой. Своей кислой миной и седыми волосами Стивенсон напоминал мне Скруджа из известной рождественской истории с привидениями.
Доктор Тейлор же был высок, светловолос и всё чему-то хитровато улыбался. Дамам он нравился ещё больше, чем Сесиль. Для всех у него находилось доброе слово, а уж детей он просто обожал. С Том всегда обращался, словно с принцессой. Как-то раз, заглянув к нам домой, чтобы проведать Том — она тогда слегла с простудой, — он принёс ей кулёчек с конфетами. Я это очень хорошо запомнил. Ни одной тогда со мной не поделилась! В следующий раз, повстречав доктора Тейлора, что-то я ему об этом сказал, а он рассмеялся:
— Ну а чего ты хотел? Женщины — они такие. Ничего уж тут не попишешь.
Подробно пояснять это своё замечание он не стал и не предоставил мне собственного кулёчка с конфетами в утешение, так что я обиделся, но лишь самую малость.
На шее доктор Тейлор носил французскую монету на цепочке. На монете имелась щербинка — след от пули. Монета эта лежала у него в кармане рубашки и однажды якобы спасла ему жизнь. Как-то вечером мама упомянула в разговоре о том, как доктору повезло, а папа сказал:
— Ну да, по-моему, он молотком по ней постучал разок-другой да и сочинил эту сказку про белого бычка. Было бы чего, чтобы дамам пыль в глаза пускать.
В любом случае я был рад, что он пришёл. Его появление разрядило обстановку, и они с Сесилем пустились болтать о том о сём, пока Сесиль обстригал доктору волосы.
Следующим появился преподобный Джонсон, проповедник-методист, и мистер Нейшен почуял, что стало тесно, втиснулся с сыновьями к себе в фургон и поехал вдоль по улице докучать кому-нибудь другому. Сесиль рассказал преподобному Джонсону об убийстве, а преподобный немного поохал и переменил тему.
Позже прибыл папа. Когда Сесиль спросил его о трупе, папа недовольно покосился на меня, и я понял — надо было держать язык за зубами.
Впрочем, ничего нового папа не добавил:
— Скажу только — ничего подобного мне раньше видать не доводилось, и очень жаль, что это попалось на глаза Гарри и Том.
— Я-то на войне насмотрелся всякого, на всю жизнь хватило, — ответил Сесиль. — Но то война, там другое. Мне тогда было пятнадцать. Прибавил себе годов, а сам уже тогда был здоровый как конь, так что никто меня не раскрыл. Можно было б переиграть — ни за что воевать не пошёл бы.
И не сказав более ни слова, Сесиль взял с полки гребешок, подошёл ко мне и принялся укладывать мне волосы.
4
Я ещё немного посидел в парикмахерской, но пришёл только один клиент, и никто больше не говорил ни о чём интересном. Новых журналов, которые я охотно бы почитал, тоже не было, так что после того, как я вымел обрезки волос, папа отсыпал мне мелочи и выпроводил на улицу.
Я зашёл в магазин, довольно долго глазел там на свёртки разноцветной ткани, на упряжь для мулов, на всякого рода галантерейные товары, скобяные изделия и прочее барахло. Решил наконец взять себе или газировки из бочонка со льдом, или карамельных палочек с мятным вкусом.
Остановил всё же свой выбор в итоге на карамельных палочках. На свои два цента смог купить четыре штуки. Владелец магазина, мистер Грун — лысый, розовощёкий и великодушный — подмигнул, дал мне шесть штук, обернул в бумагу и сложил в пакетик. Я отнёс их обратно в парикмахерскую, оставил там до своего возвращения, а потом, раз не надо было выметать обрезки и вообще чего-либо делать, отправился слоняться по городку.
Время от времени любил я заскакивать к мисс Мэгги. Почти все в городе знали её под таким именем. Не просто «Мэгги» или «тётушка Мэгги», как обращались тогда к цветным женщинам в возрасте, а именно «мисс Мэгги».
По слухам, было этой мисс Мэгги лет сто, не меньше. Каждый день трудилась она не покладая рук на небольшом кукурузном поле и получала с него скромный урожай, вспахивая землю на муле по кличке Мэтт. Уж насколько покладиста была наша Салли Рыжая Спинка, и та не тянула плуга по борозде так безропотно, как этот Мэтт. Мэгги говорила, что сложнее всего надеть на Мэтта ярмо. А уж дальше мул и сам делал всю работу. Почва на её делянке в пару акров была тощая, один песок, а ножки у мисс Мэгги были не толще древка от мотыги, да и вся она целиком не превышала размерами крупного ребёнка — поэтому в это верилось.
