Для диалектического разрешения антиномии Поршнев представил развитие человечества в виде последовательности двух инверсий. Идея инверсии «кратко может быть выражена так: некое качество (А/В) преобразуется в ходе развития в свою противоположность (В/А), – здесь все не ново, но все ново»
88. При этом в идее инверсии сведены вместе все три закона диалектики
89.
В свете идеи инверсии яснее раскрывается подлинно философский смысл геккелевской проблемы «недостающего звена». Геккелевский «обезьяночеловек» (он же поршневский «троглодит») был животным (по Поршневу – целым семейством прямоходящих приматов), обладающим уникальным для животного мира качеством. Благодаря Поршневу, теперь мы знаем, что это за качество (вот для чего нужно было столько лет изучать неадекватные рефлексы!), это – интердикция, биологическая утилизация неадекватного рефлекса, при которой последний приобретает положительный смысл. Другими словами, палеоантропы – самый высокоразвитый вид троглодитид – провоцировали у других животных неадекватный рефлекс, используя его для решения своих биологических задач. Собственно провокацию неадекватного рефлекса мы именуем интердиктивным сигналом. Вероятнее всего, занимая в биогеоценозе нишу падальщиков, палеоантропы отгоняли таким образом хищников от их добычи, присваивая себе ее часть. Но провоцирование неадекватного рефлекса означает отмену у организма адекватного рефлекса, т. е. всей его нормальной биологии.
«Интердикция и составляет высшую форму торможения в деятельности центральной нервной системы позвоночных. Характерно, что интердикция никак не связана с обычным физиологическим механизмом положительного или отрицательного подкрепления. Эта специфическая форма торможения образует фундамент, на основе которого возможен переход от первой сигнальной системы (безусловных и условных рефлексов) ко второй – человеческой речи. Однако сама по себе интердикция еще не принадлежит ко второй сигнальной системе»
90.
Вместе с имитативным (подражательным) рефлексом, хорошо развитым у всех приматов и, по всей видимости, достигшим пика развития в семействе троглодитид, интердикция составляет единый имитативно-интердиктивный комплекс, определявший в значительной части поведение палеоантропов. Это поведение еще не было социальным, но уже было в известном смысле «антибиологичным».
Здесь необходимо пояснение. Термин «палеоантропы» Поршнев в соответствии с традицией своего времени употреблял как синоним «неандертальцев», или, если точнее, то «в широком смысле неандертальцев», т. е. палеоантропы – род в составе семейства троглодитид, согласно предложенной Поршневым таксономической реформе включающем в себя всех неговорящих прямоходящих приматов
91. Взгляд на неандертальцев как наших предков был в то время общепринят. Однако, начиная с конца ХХ века его принято считать опровергнутым. Исследования митохондриальной ДНК, выделенной из останков неандертальца, найденных в гроте Фельдгофер (Германия), а затем и из скелета, найденного в Мезмайской пещере (Северный Кавказ), позволили предполагать, что генетические линии, ведущие к человеку и неандертальцу, разделились 500 000 лет назад, т. е. еще в Африке, откуда 300 000 лет назад предки неандертальцев проникли в Европу – задолго до появления в Африке вида Homo sapiens. Это, возможно, и революционное для антропологии открытие для нашей работы тем не менее ничего не меняет. Мы сохраняем термин «палеоантропы» в его изначальном и буквальном значении – «древние люди» – как обозначение предкового по отношению «неоантропам» – «новым людям» – вида, безотносительно того, скрываются за этим термином неандертальцы или какой-то другой вид троглодитид. В конце концов, человек «отшнуровался» не просто от одного из видов троглодитид, но от всего семейства прямоходящих приматов, и более того – покинул животное царство.
В ходе дивергенции с палеоантропами, нервная физиология неоантропов, опираясь на фундамент интердикции, выстроила новый уникальный механизм, вытолкнувший их за границы животного царства. Этот механизм – суггестия. Находясь в основе человеческой речи, психики и социальности, суггестия примечательна своего рода синкретизмом объективного и субъективного. С одной стороны – это внушение посредством знака биологически неадекватного поведения (нет необходимости внушать то, что и так диктуется рефлексами). С другой – это ощущение «мы», самоутверждение себя общностью посредством «первоэмоции», которую можно характеризовать как «абсолютное доверие», «вера». Две стороны суггестии невозможны одна без другой и необходимо дополняют друг друга. В связи с этим абсолютно неправомерны представления о каком-то «суггесторе» – индивидуальном субъекте суггестии: нет, не один индивид внушает другому, а сама общность, возникая в отношениях и через это ощущениях индивидов, внушает им необходимое для сохранения себя поведение. Характерные особенности этих отношений мы попытаемся выяснить во второй части исследования, здесь же лишь подчеркнем крайне важный для понимания предмета нашего исследования момент: субъект суггестии – общность.
Интердикция и суггестия вместе представляют собой две стадии в развитии инфлюации – прямого неконтактного воздействия на поведение. Но если интердикция полностью укладывается в биологическое поведение, то суггестия так же полностью лежит за его пределами. Качественный переход от интердикции к суггестии – первая инверсия, раскрытие которой составляет фабулу книги «О начале человеческой истории», – оказался таким образом в пределах одного явления, что дало возможность его научного описания. Замечательный пример диалектики прерывности и непрерывности!
Но первобытный человек – абсолютно несвободный – представляет собой качественную противоположность не только для животного троглодита, но и для современного человека, который если и не завоевал еще себе абсолютной свободы, тем не менее уже полагает ее для себя абсолютной ценностью. И если выделение человека из троглодитид – первая инверсия, то вся история человечества – вторая инверсия, качественный скачок не меньшего масштаба. Установление первой инверсии определяет точку старта, но вместе с ней и общий вектор человеческого развития: история человечества есть отрицание в разных формах и с переменным успехом первобытной суггестии
92.
Поршнев определяет два очевидных признака Homo sapiens, которые в ходе исторического развития шаг за шагом переходят в свою противоположность: во-первых, это систематическое взаимное внутривидовое умерщвление; во-вторых, это способность к абсурду
93. Оба эти признака совершенно нехарактерны для животного мира, являя собой исключительный продукт дивергенции неоантропа и палеоантропа – результат их отношений в эпоху дивергенции. Таким образом в научный оборот вводится представление палеоантропа как «античеловека», отталкиваясь от которого устанавливались границы человеческого. При этом человечество несет отпечаток античеловеческого в себе и лишь в результате второй инверсии приходит к себе истинному. Если до сих пор этика представляла собой чисто философскую дисциплину, поднимающую вопросы человечности как таковой (что такое человек? что для него свойственно, а что против его природы? как ему следует поступать, чтобы соответствовать своему понятию? и т. д.), то исследование Поршнева открыло возможность нового научного подхода к этическим проблемам. Гуманитарное знание в целом приобретает на наших глазах иное звучание.
