Вышесказанное призвано проиллюстрировать терминологические трудности, неизбежно становящиеся на пути при исследовании такого сложного предмета, как начало человеческой истории: почти все на первый взгляд привычные для нас термины приобретают здесь противоположные значения. Эти трудности предопределены тем, что сама человеческая психика в том виде, каком она возникла в начале истории, была в целом противоположна нашей.
Научная разработка понятия суггестии позволила Б.Ф. Поршневу указать на то ключевое соединение, в котором проблемы глоттогенеза, антропогенеза и социогенеза обнаруживают себя перед исследователем не как три разные, а как одна проблема: из этой точки одновременно начинают свое развитие речь, психика и социальность. Как уже было отмечено, метаморфоз интердикции в суггестию составляет основную фабулу книги Поршнева. Остальной понятийный аппарат так или иначе служит прежде всего его адекватному раскрытию. Это не значит, однако, что описываемые с его помощью явления неинтересны сами по себе.
Одно из важных мест у Поршнева занимает понятие дипластии. Этим термином обозначается присущий исключительно человеку неврологический феномен отождествления двух взаимоисключающих элементов. Сам Поршнев описывал его формулой «то же, да не то же». Именно дипластия работает в знаке (слове, сигналах второй сигнальной системы).
«Дипластия – единственная адекватная форма суггестивного раздражителя центральной нервной системы».
107
Соединение несоединимого с точки зрения логики – абсурд, но никакой логики там, где имеет место дипластия, не существует в принципе. Сама логика возникает как отрицание этого явления. А если не существует логики, то не может быть и абсурда, и таким образом дипластия – нечто такое, в чем логика и абсурд еще не противопоставляются друг другу, а слиты воедино. Примером дипластии является слово: никакой объективной связи между его звуковой оболочкой и тем предметом или явлением, которое им обозначают, нет, и тем не менее эта связь для нас очевидна, ради нее мы и пользуемся словами. Слово создает эту связь.
К идее дипластии Поршнев пришел во второй половине 1950-х годов (сперва какое-то время он использовал в своих рукописях термин «дуопластия»). На нее ученого натолкнули филогенетические исследования известного французского антрополога Люсьена Леви-Брюля («прелогическое мышление», «первобытная бессмыслица»)
108, и онтогенетические исследования французского психолога Анри Валлона («бинарные структуры» как элементы мышления ребенка)
109. Интересно, что в то же самое время, когда в СССР Поршнев пришел к идее дипластии, в США к похожим идеям независимо друг от друга пришли сразу два психолога: Леон Фестингер (теория «когнитивного диссонанса») и Грегори Бейтсон («double bind»). Идея, как говорится, витала в воздухе.
Перед нами не стоит задачи разобрать в данной части работы весь понятийный и терминологический аппарат поршневской палеопсихологии. Мы говорим здесь лишь о тех отраженных в нем явлениях, которые имеют самостоятельное социально-философское значение (как интердикция и суггестия), либо тех, которые позволяют нам сходу вписать поршневскую палеопсихологию в общие тенденции развития мировой науки (дипластия). Ко вторым можно также отнести такое понятие, как имитативность (подражательность). Ему посвящена практически вся 5-я глава книги Поршнева. Этим понятием описываются проявления имитации, т. е. имитативного (подражательного) рефлекса, отталкиваясь от которых формируется интердикция, оставаясь в то же время неразрывно связанной с ними в единый имитативно-интердиктивный комплекс. Но и сама по себе имитативность содержит в себе элемент «антибиологизма» – начало того самоотрицания биологической формы движения материи, которое полностью раскроет себя в интердикции:
«… взаимное притяжение особей одного вида свыше некоей критической величины и вне стадно-семейных предохранительных ограничений уже делает имитацию силой абсолютно неодолимой и самовозрастающей; имитация становится доминирующим фактором поведения, подавляя и жизненные видовые инстинкты, и индивидуальный опыт, – она становится как бы самодовлеющей стихией»
110.
Понятие «имитативность» не разработывалась специально для нужд палеопсихологии Поршнева, как «интердикция», а было заимствовано из общего биологического лексикона, но мы все же рассмотрим его в связи с одним актуальным для современной науки вопросом, а именно работой в центральной нервной системе особых клеток – так называемых «зеркальных нейронов».
Открытые в начале 1990-х годов «зеркальные нейроны»
111, исследование которых почти сразу стало одним из ведущих направлений нейробиологии, имеют большую популярность не только среди ученых, но и у широкой интересующейся наукой публики. И, как это часто бывает в случае резонансных открытий, «зеркальные нейроны» тут же стали предметом многочисленных спекуляций. Однако после того как слишком большие ожидания от первого кавалерийского наскока на проблему себя не оправдали, начиная с 2008 года, стали появляться научные работы, выражающие сомнение по поводу их роли и даже самого существования
112. В этой связи нам остается еще раз пожалеть о малой известности научной общественности нейробиолога Поршнева («Кто сделал дело в биологии, тот биолог», – отвечал Борис Федорович тем, кто пенял ему на отсутствие диплома биолога
113), поскольку эмпирические научные данные, связываемые с «зеркальными нейронами», не только дают возможность «несколько прояснить нейрофизиологический механизм подражания»
114, но и прекрасно укладываются в общую канву поршневской теории тормозной доминанты и бидоминантной модели высшей нервной деятельности.
