Мы вынуждены быть менее осторожны в своих предположениях в связи с необходимостью решения одной задачи, которую Поршнев в своем исследовании обошел, а, возможно, и не заметил. До сих пор наши рассуждения о формировании интердиктивной «подкладки» в центральной нервной системе человека были достаточно абстрактны – в том смысле, что в них мы не касались первоначального источника постоянного интердиктивного воздействия, под давлением которого она формировалась. Между тем, для Поршнева было совершенно понятно, что этим источником был палеоантроп. Так, объясняя ускоренные темпы дивергенции неоантропа и палеоантропа, он высказывается о желательности «отличить от бессознательного и методического искусственного отбора [двух форм искусственного отбора, выделенных Дарвином]… еще более низкую форму искусственного отбора, вполне стихийного, которая сама лежит как бы на грани естественного отбора и искусственного отбора»
168. Другими словами, по мнению Поршнева, с которым у нас нет оснований спорить, палеоантроп был отнюдь не пассивным выгодополучателем от биологически невыгодного для самого неоантропа приобретения в виде гипертрофированных лобных долей и связанной с этим податливостью на интердикцию, наоборот, он активно способствовал развитию этого будущего видового признака неоантропа. Изгнание «большелобых» из поначалу единой популяции (обволошенные палеоантропы могли изгонять голых неоантропов так же, как это делают многие виды в отношении своих альбиносов) создало стартовую площадку для дивергенции, а параллельное использование палеоантропами податливости неоантропов на интердикцию – необходимую пружину для ускорения дивергенции.
И вот тут начинаются вопросы, складывающиеся в задачу, подвигшую нас на смелое предположение. Интердикция, на которую был податлив неоантроп и которую использовал против него в интересах вида палеоантроп, должна была как-то технически осуществляться – должен был существовать какой-то интердиктивный сигнал. В первой сигнальной системе сигналом может быть что угодно, но это что угодно все же должно быть отдифференцировано от всего остального. Таким интердиктивным сигналом для неоантропа, скорее всего, был палеоантроп как таковой – само его присутствие вблизи. Предположить в качестве интердиктивного сигнала какое-то особое совершаемое палеоантропом действие можно лишь на предварительном этапе дивергенции: став единственным характерным для палеоантропа действием в отношении неоантропа, оно все равно вскоре передало бы свою сигнальную функцию непосредственно фигуре палеоантропа. Таким образом, у нас практически не остается сомнений, что появление палеоантропа перед неоантропом было для последнего интердиктивным сигналом – заставляло его совершать вредные для себя, неадекватные действия. Но в таком случае возникает вопрос: как могли палеоантропы и неоантропы сосуществовать в непосредственной близости друг от друга, т. е. как могли палеоантропы не служить неоантропам интердиктивным сигналом большую часть времени, «включаясь» лишь тогда, когда им это было необходимо (иначе неоантропы погибли бы от непрекращающегося стресса)? Как совместить продолжающуюся близость популяций палеоантропов и неоантропов после их разделения с той угрозой, которую первые представляли для вторых? Как неоантропам возможно было жить и развиваться, подвергаясь в любой момент опасности впасть в кататонический ступор? Наконец, почему неоантропам никак не удавалось убежать от палеоантропов (хотя они постоянно пытались это сделать и за короткий промежуток времени заселили всю Землю)? Не потому ли, что их преследователь был для них невидим? Если принять наше предположение о «сверхспособностях» палеоантропа к пространственному синтезу, то не избежать «встречного» вопроса по отношению к прозвучавшим, который хорошо их дополняет: от кого скрывался палеоантроп? Да от кого же еще, как не от неоантропа! Ведь используя собственный подвид – неоантропа в интересах существования вида, палеоантроп не был заинтересован в его полном вымирании.
Долгое время эволюция головного мозга шла по пути увеличения его объёма главным образом за счёт затылочных долей, и у нашего предкового вида достигла на этом пути пика. Однако перед тем как сделать последний шаг эволюция распалась на два тренда – увеличение мозга за счет или затылочных, или лобных долей; и эти два тренда развивались не параллельно друг другу, но то и дело пересекаясь. У неоантропов не возникло бы необходимости раскрывать все возможности своих лобных долей, если бы не интердиктивное давление на них палеоантропов; с другой стороны – палеоантропам не пришлось бы использовать вовсю возможности своих затылочных долей, не будь неоантропы, с которыми они были тесно связаны симбиотическими отношениями, так податливы на интердикцию.
Глава 6
От интердикции к суггестии
«Меньше всего я приму упрек, что излагаемая теория сложна, – писал Борис Поршнев во Вступлении к своей книге. – Все то, что в книгах было написано о происхождении человека, особенно, когда дело доходит до психики, уже тем одним плохо, что недостаточно сложно. Привлекаемый обычно понятийный аппарат до крайности прост. И я приму только обратную критику: если мне покажут, что и моя попытка еще не намечает достаточно сложной исследовательской программы»
169. Таким образом, мы совсем не подвергаем теорию Поршнева ревизии, а, наоборот, действуем совершенно в ее духе, когда усложняем те ее моменты, которые нам представляются слишком простыми для того, чтобы отразить слишком сложную действительность. В частности, мы уже не раз отмечали, наше усложнение коснулось понятия интердикции.
1) Мы заметно расширили наблюдаемые границы понятия интердикции, как явления, уходящего своими корнями вглубь механизма высшей нервной деятельности. О существовании этих корней говорил и сам Поршнев, мы же на многих примерах из животного мира более четко их обозначили. Кроме того, у нас интердикция уже не предполагает обязательного наличия «интердиктора», поскольку интердиктивный сигнал – сигнал первой сигнальной системы, для которой любые поступающие из внешнего мира сигналы равнозначны; по сути интердикция может быть вызвана любым резким изменением ситуации, предполагающим смену дифференцировки и прерывание развития цепного рефлекса.
2) Далее, мы раскрыли связь интердикции с фундаментальным явлением онтогноссеологического характера («онтогноссеологического» – в духе Михаила Лифшица) – познаваемостью (мыслимостью), как идеальным свойством материи, существующим объективно, т. е. даже тогда, когда инструмент ее самопознания еще не появился.
3) Наконец, мы подвергли более тонкому анализу значение и расширили область применения понятия «интердикция интердикции», или «контринтердикция», как мы предпочитаем его называть, несмотря на то, что сам Поршнев такой термин не использовал. Однако этот последний анализ нами еще не завершен.
* * *
Контринтердикцию Поршнев видел средним (из трех) звеном в проходящем параллельно дивергенции неоантропов и троглодитид метаморфозе интердикции в суггестию, определяющем характер дивергенции:
«I. “Интердикция I” есть высший предел нервных взаимодействий между особями еще в мире палеоантропов. II. “Интердикция интердикции” (“интердикция II”), т. е. самооборона, есть характерное нервное взаимодействие в механизме самой дивергенции: взаимодействие между Homo sapiens и Troglodytes. III. “Интердикция интердикции интердикции” есть перенесение отношений, характерных для дивергенции, в мир самих неоантропов – в плоскость взаимодействий между особями и группами Homo sapiens. В этом последнем случае потенциал дальнейших осложнений безграничен»
170.
