– Как прошел футбольный матч? Слышала, местная команда выиграла.
– Было весело.
– А что ты делала потом?
Я пожала плечами, и от этого едва заметного движения у меня снова начала болеть голова. Надо было проглотить обезболивающее, прежде чем спускаться.
– Тусовалась у Рей.
– Что случилось с твоим подбородком?
Я дотронулась до места, которое оставила без пластыря, чтобы ранка могла затянуться. К счастью, она находится на нижней стороне моей челюсти, так что не слишком заметна.
– Я упала с велосипеда. – Я показала на свою ногу, которую она не видела сквозь леггинсы. – Больше всего пострадало мое колено.
Мама выложила хрустящую яичницу на тарелку.
– Детка, мне бы очень хотелось, чтобы ты подумала о получении водительских прав. Велосипеды небезопасны…
– Папа был за рулем машины.
Мама сжала лопатку в руках.
– И что же? Думаешь, он выжил бы, если бы ехал на велосипеде?
Я вздрогнула от ее громкого голоса, и кофе выплеснулся из моей чашки и стек по запястью.
– Нет. Я имела в виду не это…
– Энджи, я знаю, ты считаешь, что машины небезопасны, из-за того, что случилось с твоим отцом, но они намного безопаснее, чем кусок металла с двумя колесами и рулем. Я записываю тебя в автошколу. Как только ты получишь лицензию, сама будешь решать, водить машину или нет, но по крайней мере, у тебя будет возможность принять обоснованное решение.
Это не первый раз, когда мы ссоримся по поводу предпочтительного способа передвижения, но это первый раз, когда мама так сильно надавила на меня. Я была почти уверена, что моя голова треснет под давлением ее ультиматума.
Я уже собралась сказать ей, что она может записать меня, но я не пойду, но я вдруг поняла, как могу использовать это.
– Я сделаю это, если ты позволишь мне участвовать в конкурсе Моны Стоун.
Ее летний загар прямо стек с ее лица.
– Что?
– Я хочу отправить на конкурс песню, которую я написала. Ту, которую я тебе играла.
– Так вот зачем, – мамин голос задрожал, – ты ее написала?
Моя мигрень, кажется, мигрировала в грудь.
– Да.
Затаив дыхание, я ждала, пока мама скажет хоть что-нибудь. Предпочтительно «хорошо».
Она смотрела на застывшие яйца, как будто в ожидании их совета.
– Тебе даже не понравилась моя песня, так что я, скорее всего, проиграю. Это должно тебя успокоить.
Мама зажмурилась на миллисекунду, потом открыла глаза и посмотрела на меня. Еще до того, как ее губы зашевелились, я поняла, что она собирается сказать.
И она сказала это.
– Нет.
Мое сердце вырывалось из груди.
– Ну пожалуйста! – прошептала я.
– Нет.
Я так резко поставила кружку на стол, что кофе выплеснулся через край.
– Это несправедливо. Ты несправедлива. Я делаю все, что ты просишь. Я даже хожу с тобой на йогу каждую неделю, а ты не позволяешь мне сделать что-то для себя!
– Потому что ты можешь потерять гораздо больше, чем получить!
– Вау… – Слезы щипали мне глаза. – Ты даже не думаешь, что у меня есть шанс победить.
– Я этого не говорила, Энджи.
– Но ты так думаешь! – Я побежала вверх по лестнице, и от резких движений ушибленное колено заболело. – Папа бы понял. Лучше бы он был жив! Жаль, что не ты сидела в той машине, а он!
Что-то загремело на кухне.
Я зашла слишком далеко, но я слишком горда, зла и потрясена, чтобы вернуться назад, поэтому я хлопнула дверью своей спальни, прыгнула в кровать и свернулась калачиком, чтобы оплакать свою разбитую мечту.
Я ждала, что мама поднимется наверх. Я была уверена, что так и будет. Она из тех людей, которые если ссорятся, то доводят ссоры до логического завершения. Пока гнев не утихнет и стороны не помирятся. Из нее вышел бы хороший адвокат.
Я всхлипывала, и плач отдавался эхом в моей голове.
Прошло уже около часа, а она все еще не поднялась наверх.
Я не слышала, как хлопнула входная дверь, она точно не выходила из дома. Я подошла к окну, чтобы убедиться, что ее машина все еще стоит на подъездной дорожке. Она там.
Она ждет, пока я сама выйду к ней.
Или, может быть, она была так шокирована тем, что я ей крикнула, что больше никогда не захочет со мной разговаривать.
Моя мать – это вся моя семья… все, что мне нужно.
Я не могу потерять ее.
Я открыла дверь. Она скрипнула, а потом и половицы застонали под моими ногами.
Мама лежала на диване, читала книгу с раздавленным розовым цветком на обложке. Это в значительной степени описывало мое состояние – я была раздавлена. Я медленно подошла к ней.
Она не отложила книгу.
Даже не посмотрела на меня.
Дрожащими губами я прошептала:
– Я не хотела этого говорить, мам. Я не это имела в виду.
Она положила роман рядом с собой на диван, вздохнула и раскрыла объятия, а я упала в них.
Слезы стекали по моим щекам и впитывались в оборки ее блузки. Я не заслужила права рыдать – я бесчувственная, – и все же я просто не могла сдержать эмоции.
Мама гладила меня по голове.
– Ты не поднялась наверх. Почему ты не поднялась наверх? – прохрипела я, прижимаясь щекой к ее груди.
Ее напряженное сердцебиение стучало мне в ухо.
– Я подумала, что тебе пора научиться тушить огонь, который ты разжигаешь, детка. Большинство людей – не быки. Они не нападут на тебя. Они затаят злобу, и она будет гноиться. И это самое худшее. Твой папа всегда так делал. – Ее голос превратился в шепот. – Он затаил столько обид, что они убили его еще до того, как он умер.
Я вытерла глаза, шмыгнула носом и отстранилась от мамы.
– Например?
Мама так плотно сжала губы, что они почти исчезли.
– Я не хочу сейчас говорить о нем. Не тогда, когда я так эмоциональна. Боюсь, я могу сказать что-нибудь такое, о чем потом пожалею.
Мне потребовалось вся моя воля, чтобы не начать умолять ее рассказать мне что-нибудь еще о человеке, которого я не помню.
– Насчет того конкурса… Я понимаю, как ты нацелилась на него, но я не хочу, чтобы ты участвовала в нем.
Мои губы снова начали дрожать.
– Но почему нет?
– Потому что, детка, мне не нравится эта женщина.
Я высвободилась из ее объятий.
