Палец с алым лаком залез под воротник рубашки, мимолетно погладил шею. Плевать, что на публике. Никто не заметит. А она заметила изменение ритма дыхания.
– Прости меня, пожалуйста. Я все осознала.
Он молчал. Нет, не молчал. Думал.
– Давай ты заберешь у меня машину и права. Пока не… – тут она не смогла подобрать слова, но это было уже и не обязательно.
Он заговорил.
– Давай пока не будем торопиться с такими кардинальными решениями.
Слова были сказаны ровным тоном. А на обнаженную женскую спину легла мужская ладонь. И прижала свое крепче к себе.
* * *
– Майя, собирайся.
– Куда? – Майя оторвалась от изучения партитуры.
– Поедем к моим родителям. Мама звонила, ждет.
Через пять минут перед Майей открыли водительскую дверь серебристого «мерседеса». Молодая женщина перевела недоверчивый взгляд с машины на мужа. Неужели мораторий на вождение окончен? Июль не стал отвечать, а просто сел на пассажирское кресло. Когда Майя спешно заняла свое место, на руле ее ждала бумага.
– Будем считать, что у тебя сегодня пересдача, – раздалось невозмутимо справа.
Майя взяла листок в руки. Квитанция на штраф за превышение скорости с камер автоматической фиксации. Тот самый день.
Она внимательно все прочла, стараясь не выдать эмоций. Кивнула, убрала квитанцию в карман куртки и потянулась к ремню безопасности. И, протянув руку за ключом, проговорила:
– Первый раз я сдавала вождение капитану, а пересдача… – вздохнула, – уже спецагенту. Крупно я… накосячила.
Спустя минуту серебристый «мерседес» неспешно и аккуратно тронулся с места. У пассажира авто улыбались глаза.
Портрет
Портрет был великолепен. Илья сам забрал его из мастерской. Дома, сняв обертку, водрузил картину на кресло в кабинете и стал внимательно рассматривать. Любоваться. Какая настоящая на ней Май. В картине не было фотографической точности, но она удивительным образом передала суть Майи – этот взгляд, когда она уже там – в музыке. Художник очень точно поймал поворот головы, линию плеч, шеи… Как же Илья любил ее красивую шею…
Художник был настоящим мастером и для создания портрета потребовал от модели позировать лично, чтобы было нужное освещение, чтобы подобрать единственно правильные для этой картины тона. Представить же Май сидящей в одной и той же позе час казалось совершенно невозможно. Неудивительно, что она восприняла обязательные сеансы как настоящую пытку.
Но Илья выдвинул неоспоримый аргумент:
– Я придумал себе подарок на день рождения. Это портрет.
К подаркам она относилась очень трепетно, поэтому, тяжко и громко вздыхая, все же согласилась на позирование. И вот теперь картина закончена и привезена домой.
Пока Илья разглядывал портрет, любуясь собственной женой, в кабинет вошел Юня. Он увидел изображение и захлопал в ладоши:
– Мама! Мама!
– Да, мама, – Илья подхватил сына на руки. – Нравится?
– Да! – громко крикнул ребенок и снова захлопал.
В кабинет заглянула Елена Дмитриевна:
– Илья Юльевич, я могу покормить мальчика ужином.
– Не нужно, мы справимся сами. Езжайте домой.
С появлением Юни Елена Дмитриевна все чаще задерживалась в их доме. Собственные внуки жили далеко, и рождение сына у Ильи было воспринято как нечто личное. Юня словно восполнял женщине недостающее общение с родными. К трехлетию мальчика няня была выжита окончательно. Елена Дмитриевна с удовольствием гуляла с ребенком, готовила ему детскую еду, кормила и сидела вечерами.
– А это… это же Майя… – домоправительница увидела портрет. – Очень красиво.
– Я тоже так думаю, – согласился Илья.
– Вы точно справитесь?
– Конечно.
Майя вернулась в оркестр. Правда, вышла не на полную занятость, но все равно теперь два раза в неделю играла вечерами. В такие дни Илья старался пораньше возвращаться домой, чтобы не оставлять сына без родительского внимания. И спать укладывал сам. В общем-то, делом это было несложным. Юня рос послушным ребенком и любил слушать на ночь книжки. После чего мирно засыпал. Правда, с книжками оказалось не совсем все просто. Когда сына укладывала Май, она читала «Три поросенка», «Репку», «Красную Шапочку» и другие сказки, которые полагается читать детям в таком возрасте и что им обычно нравится. Юне тоже нравилось. Вот только когда ребенка укладывал спать Илья, эти книжки не годились. Сын отказывался слушать сказки в исполнении отца и требовал читать ему «Записки о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря.
«Между нашим и неприятельским войсками было небольшое болото. Враги ждали, не станут ли наши переходить его, а наши стояли под оружием в полной боевой готовности…»
Это было необъяснимо. В качестве альтернативы для Юни купили большую красочную детскую энциклопедию про римлян, там открывались окошки, двигались фигурки, раскладывались макеты зданий. Книга не имела успеха. Мальчик упорно тыкал пальцем в невзрачный серый том и твердил: «Сезаль, Сезаль…»
Приходилось читать…
«В лагере был один знатный нервий по имени Вертикон, который с самого начала осады перебежал к Цицерону и на деле доказал ему свою полную преданность…»
Май безумно веселило такое положение дел, она даже пыталась сочувствующе смотреть на Илью, но у нее это плохо получалось.
– Век живи, век учись, – говорила она, стараясь не расхохотаться, и подарила на Новый год сборник речей Цицерона – «один на двоих вам с Юней».
Он подарил ей кольцо с темным, почти черным сапфиром, в которое Майя сразу же влюбилась и носила почти постоянно, за исключением тех дней, когда выступала. Кольца мешали ей играть. Все. Кроме обручального.
Вернулась Май привычно поздно – в половине двенадцатого. Усталая, но довольная. Илья привычно ее ждал.
– Голодная? – поцелуй в холодный с мороза нос.
– Очень. У нас там есть что-нибудь вкусное?
– Конечно.
– Тебе завтра очень рано вставать? Посидишь со мной? – щекой по его щеке.
– Посижу.
И не только посидел, слушая рассказ о том, что спектакль прошел с заменой балерины во втором отделении, но и рассказал, как прошел вечер с сыном. А потом повел Май в кабинет и показал портрет. Она долго молчала, рассматривая картину.
– Знаешь, – проговорила Майя наконец, – а я ведь ни разу ее не видела. Мастер не разрешал смотреть на результат после сеансов.
– Нравится?
– Нравится. Очень. И где она будет висеть?
– Здесь.
Май оторвала взгляд от портрета:
