Он на вид чуть старше Майи. Что же вам сказать, господин полицейский? Сейчас у меня и в самом деле нет слов. А мне еще сыну дома объяснять, что случилось с папой.
– Скажите, вы женаты?
Вопрос мужчину удивил. Он помолчал, хмуро глядя на Майю.
– Да, женат. Двое детей. Это имеет какое-то значение?
– Вот представьте себе, – Майе казалось, что она говорит под гипнозом – медленно и будто неохотно, – что вашу жену привезли в больницу в предынфарктном состоянии. И вы не знаете, что сейчас с ней. Жива ли вообще? Ваша любимая женщина, мать ваших детей. Вы бы соблюдали правила? Или включили мигалку и помчались, наплевав на все? Я бы тоже включила мигалку… Вся разница между нами в том, что у меня не было этой гребаной мигалки.
Ноги вдруг перестали держать. И силы держаться кончились. Покачнулась. Скинуть к черту эти шпильки, что ли?
Спустя пару секунд Майя рыдала в полицейский погон, царапая щеку о маленькие звезды. А капитан неловко гладил ее по руке и что-то говорил. Что штраф все равно выпишут, иначе просто нельзя, но права оставят. И что он все понимает.
А она была готова даже с правами расстаться. Если это вдруг – цена.
* * *
Он повернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. Дверь собственной квартиры. Никогда не думал, что это станет так важно – просто открыть дверь своего дома. Май, стоявшая за спиной, хотела это сделать сама, но Илья протянул руку. И она безмолвно вложила в нее ключи.
После больницы с ее распорядком, осмотрами, процедурами, запахами стерильности и лекарств одновременно это была свобода. Он устал быть в больнице. Выполнять предписания. Слушать, как надо себя беречь и бездеятельно проводить дни.
Видеть страх в глазах Май он тоже… не хотел.
И вот теперь – дома. Илья сделал шаг в сторону, пропуская вперед жену, потом зашел сам. Фортепианные гаммы звучали громко и с чувством. Судя по запахам, на кухне колдовала Елена Дмитриевна. Теперь она уже не вела хозяйство, этим занималась приходившая на несколько часов три раза в неделю помощница. А вот кухню Елена Дмитриевна не отдавала никому и оборону держала стойко.
Илья снял обувь, заглянул в гостиную. Юня сидел за роялем и старательно нажимал на клавиши. А за его спиной, пристроив передние лапы на табуретку, стоял песик и пытался частично подпевать, а потом вдруг залаял.
– Ну вот, мы сбились, ты зачем так громко гавкаешь? Теперь надо сначала…
Но маленький шпиц уже не слушал своего хозяина, он с радостным лаем устремился навстречу слушателю.
– Папа!
Юня тоже спрыгнул со своей табуретки и побежал к отцу. И обнял его за шею. Потому что папа всегда приседал и обнимал его в ответ.
– Папа, почему ты так долго? Ты совсем-совсем выздоровел? Я очень тебя ждал! Тут столько всего произошло! – начал выдавать информацию Юня. – Мне обещали новую энциклопедию про космос! Еще я собираюсь сделать чертеж космического корабля и разработать специальный скафандр для Сатурна. Для этого мне надо стать хорошим математиком, поэтому я начал учить таблицу умножения, а завтра меня будет слушать какой-то музыкант очень известный, который учитель, и мы должны поехать к нему рано, и я не успею погулять с Сатурном…
Илья внимательно слушал этот непрекращающийся поток очень важных новостей от своего сына, который родился пять лет назад в июне. И все домашние поэтому называли его Юней.
– Не переживай, сынок, – раздался за спиной Ильи сладкий голос Майи. – Нашему папе теперь тоже обязательно гулять два раза в день. Так что у Сатурна будет отличная компания для утренних и вечерних прогулок.
Илья понял, что процесс сдирания шкур начался.
Он был дома.
* * *
– Что на тебе надето, Май?
– Это пижама.
– Это пижама твоей мамы?
– Это МОЯ пижама!
– В таких спят только бабушки.
– Серому Волку, конечно, виднее, в каких пижамах спят бабушки, – укладывается в постель. – Но это отличная пижама от «Виктории Сикрет». Спокойной ночи, Июль.
– Нет, не спокойной.
Первая пуговица.
– Доктор прописал тебе покой.
Вторая пуговица.
– Ты таблетки выпил?
Третья пуговица.
– Ты сегодня мало гулял!
Пижама летит на пол.
– Ладно. Но я сверху. А ты лежишь и спокойно дышишь.
– Май, – тоном исчерпавшего все запасы терпения человека. – Прекрати обращаться со мной как с инвалидом.
– Господи, ну хотя бы раз… хотя бы один раз позволь мне побыть сверху.
Мужские лопатки касаются шоколадного атласа.
– Только сегодня.
Мужские руки касаются резинки пижамных штанов, но остановлены женской рукой.
– Я все сделаю сама.
* * *
– На этой развязке надо было уходить налево.
– Не мог раньше сказать?! – чертыхнулась Майя, выискивая место для разворота. Терпение уже истончилось до прозрачного состояния, и сказывалась накопившаяся за последние недели усталость.
– Я же предлагал уступить мне место за рулем, – тоном змея-искусителя. – А ты пока отдохнешь…
Не отрывая взгляд от дороги, под радостное повизгивание Сатурна – вот уж кто точно радовался поездке! – Майя выудила из бардачка пакет с медицинскими документами. Верхним среди них лежал отдельный листок, содержащий общие рекомендации относительно режима дня и питания.
– Там синим по белому… – голос ее тоже был вкрадчив, но давалось это с большим трудом, – написано, что пока тебе стоит воздержаться от управления автомобилем.
Темная бровь пассажира на переднем сиденье едва заметно изогнулась. Он не прекратит свою борьбу за место главы семьи, откуда его временно подвинули. Не прекратит ни на минуту, пока не добьется своего.
– Мама, а что такое боготворить? – подал сзади голос сын.
Родители переглянулись. В борьбе за руль установилось временное перемирие.
– Очень сильно любить, – ответила Майя, сдерживая улыбку. Вот и разрыв. Можно развернуться.
– Как вы меня?
Тут она все-таки улыбнулась.
– Как мы тебя, – серьезно ответил Илья. – А откуда ты узнал про это слово?
– У мамы из книжки какой-то Марии. Правда, я не очень понял, что там написано, – и, пока Майя пыталась понять, о какой Марии идет речь, сын торжественно процитировал: – Женщин надо либо боготворить, либо оставлять. Другого быть не может.
Ремарк. Кто бы мог подумать?! Даже Июль улыбнулся. А любознательный Юня поинтересовался вдруг:
– Папа, а ты маму очень сильно любишь?
