(Хоть я в целом и согласен с его работой, я должен хотя бы упомянуть, что это очень тонкий и сложный вопрос, поскольку «мы»-пространство как таковое имеет не доминантную монаду, а доминантную форму взаимного резонанса, или дискурса. Это означает следующее: когда индивидуальный холон, такой как моя собака, встаёт и переходит с одного места в комнате на другое, за нею следуют 100 % всех её клеток, молекул и атомов – это происходит потому, что индивидуальные холоны обладают доминантной монадой. Но ни одна группа или коллектив нигде не имеют такого рода контроля над своими участниками, которые скорее «резонируют» друг с другом в зависимости от своего собственного космического адреса, или психограммы
[39]. Таким образом, уровни, которые открыл Дастин, вполне могут быть связаны с конкретной выборкой индивидуумов, обладающих определённой психограммой: все участники были на зелёной или изумрудной высоте или выше; у всех имелся доступ к высшим состояниям сознания; у всех есть опыт работы со своей тенью и т. д. Неясно, будет ли – и сможет ли вообще – условно красная группа продвинуться по тем же уровням и в том же порядке. Но это важное направление исследований, которое я всецело поддерживаю.)
Терри Паттен много поработал над проведением важных теоретических исследований и жизненных экспериментов с «мы»-практиками, включая и многие вышеуказанные. Также он пришёл и к своей собственной «мы»-практике, которую он назвал «интегральной трансриторической практикой», фокусирующейся на «возвышении» и «углублении», а не на «убеждении» или даже «поучении». Первым шагом в данной практике является описание языком третьего лица общих основ интегральной теории, задействованной в процессе; затем Терри переходит к чему-то вроде «исповеди» в первом лице и рассказывает, как именно он ощущает себя в настоящий момент, пытаясь донести идеи, которые некоторым людям могут показаться глупыми, опасными, ненужными и т. д. Эта форма открытой и прозрачной исповеди позволяет перейти от стадии абстрактной философской дискуссии к глубоко личностно вовлечённому и даже в некотором смысле интимному общению. Затем он обращается к группе, высказывая им «правду-матку», приглашая перенять такой же способ диалога. Если это срабатывает (иногда так происходит, иногда нет), то весь процесс совершает скачок в нечто вроде гиперпространства коллективного интеллекта, где само «Мы» как таковое, по-видимому, обучается тому, как разворачиваться и функционировать в этой новой атмосфере. В такой момент все перспективы (первого, второго и третьего лица), все типы дискурса (обрамление, утверждение, иллюстрирование и вопрошание/познавание
[40]), все способы исследования (трансриторические, надрациональные, надличностные) начинают задействоваться под протекцией этого группового интеллекта. Когда процесс срабатывает, он порождает – как и многие подобные практики – чувства радости, вдохновения, духовной святости и творчества
[41].
Появление таких практик вызвало столь бурную радость, что Том Мюррэй в своём вполне закономерном и весьма полезном критическом отзыве на происходящее, названном «Метасангха, инфрасангха: Или кто же есть этот „Мы“, кемосабе?»
[42], указал, что значительная часть обсуждений в этой сфере размыта, имеет плохо очерченные границы и туманный характер. Эти разнообразные практики могут, согласно Мюррэю, в действительности затрагивать 1) чувства, 2) совместно разделяемые смыслы, 3) переживания состояний сознания, 4) некую эмерджентно возникающую коллективную сущность или 5) коллективные действия. И, конечно же, он прав. Именно так, на мой взгляд, и должно быть.
Дело просто в том, что проблема, стоящая перед «мы»-практиками, – это проблема эволюции как таковой. Эволюция едва заглянула краешком глаза в уровни второго порядка на уровне отдельных личностей; разумеется, любое количество людей на стадиях второго порядка будет достаточно для того, чтобы создать соответствующие «мы»-образования на той же высоте (изумрудной или бирюзовой в данном случае; иногда – но редко – и более высокой). Но, как сообщество, мы ещё не знаем надёжного способа трансформировать индивидуумов так, чтобы они развивались до уровней второго порядка.
На самом деле сам феномен трансформации в целом психологией понимается довольно плохо. Мы попросту не знаем, какие факторы стабильно приводят к трансформации, а какие – не приводят. Маргарет Малер, которая, пожалуй, наблюдала за развитием младенцев и детей пристальнее большинства людей в человеческой истории, под конец сдалась и перестала предпринимать попытки уловить, что же помогает производить высокоразвитых индивидуумов. Он пришла к выводу: «Львиная доля развития зависит от самого младенца». Родители, которые, казалось бы, совершили все возможные ошибки в воспитании, всё ещё могут вырастить здорового и счастливого ребёнка, тогда как родители, которые, казалось бы, сделали всё правильно, могут вырастить злобных маленьких подлецов. В большинстве своём это зависело от самого младенца. Это, как правило, не то, что хотел бы услышать среднестатистический либерально настроенный родитель или педагог.
Но, разумеется, это не повод прекращать попытки. «Интегральные» подходы почти всегда привлекают людей потому, что они вначале читают описание развития и его высших интегральных стадий и переживают что-то вроде глубинного «ага!»-переживания: «Так это точно меня и описывает!» – и в большинстве случаев это не высокомерно гипертрофированная самооценка, а приносящее глубочайшее облегчение понимание, что они не являются сумасшедшими или безумцами, что их способ смотреть на мир – холистический, системный, интегрированный, цельный – не есть нечто надуманное, хотя кажется, что все вокруг так считают. Это на самом деле подлинная и реально существующая стадия человеческого развития, предлагающая бо́льшую глубину, бо́льшую высоту и бо́льшую широту, чем та, которая доступна большинству людей. Так что люди, только познакомившиеся с тем или иным интегральным подходом, наконец-то нашли что-то, что помогает им это осмыслить.
