Отпив кофе, я сажусь на диван и принимаюсь массировать виски пальцами. Мысленно пытаюсь подсчитать, какой сейчас день недели, и сколько уже нахожусь в клинике, но так ничего и не выходит.
— Семь часов переработки, — подсказывает Анфиса Андреевна, врываясь в помещение, — тебе пора завести здесь раскладушку, голубчик.
Я открываю глаза.
Старшая сестра прикрывает дверь, подходит к столу и тут же начинает колдовать с чашками и контейнерами.
— Вот пирожки, Вадюш, с мясом. Кушай, а то знаю тебя: голодом себя моришь, в столовую сходить некогда, а дома когда ещё будешь?
Я улыбаюсь.
Всё желание ворчать на Анфису Андреевну испаряется в миг.
Мне нравится слышать её голос, он такой, по-матерински тёплый, что ли. Нравится видеть, как она хлопочет в моём кабинете, точно у себя на кухне, как ласково ругает молодых сотрудников или нерадивых пациентов, как талантливо организует процесс работы и держит в своих хрупких руках порядок во всём отделении.
Как бы ни хотелось, у меня не получается сердиться на эту немолодую женщину с тяжёлой, грузной походкой и усталым, но добрым лицом.
— Я уже домой собираюсь. — Говорю я, взглянув на часы.
Осталось только сделать усилие и подняться с дивана.
— Да фигушки! — Вдруг выдаёт она. Ставит на стол тарелку с пирожками и вазу с конфетами, хотя прекрасно знает, что я ненавижу сладкое. — Ты уже меня прости, Вадечка, но тут Фролов звонил, вызывает тебя. Беременяшка у него какая-то в приёмном, и это, кажется, по твоей части.
— Сейчас? — Уточняю я, делая глоток обжигающего чёрного кофе.
— Да. — Разводит руками Анфиса и усаживается на стул. — Сам же знаешь, у них, прости господи, именно к вечеру и начинаются все выкрутасы! У моего сына на скорой ближе к ночи самый пик наступает: телефон разрывается. То бабке какой давление смерить, то припадки у психов, то у кого-то первый раз месячные начались, надо проверить, всё ли в порядке с густотой и объемом, то вчера, вон, вообще — один мужик позвонил с холодной мошонкой: «Скажите, она у меня точно нормальной температуры, доктор?». Пришлось ведь трогать!
Я не могу не улыбнуться ещё раз.
Старшая сестра расцветает: она этого и добивалась.
— Ты скушай пирожок, да сходи, посмотри её, ладно? — Ласково говорит она, придвигая тарелку ближе. — Ты же этих беременных знаешь: в боку кольнуло, они «Ой-ай, мамочки, это выкидыш!», но ведь всяко бывает, да? Раз на раз не приходится.
— Конечно. — Вздыхаю я и потираю веки.
В глазах режет, будто песка насыпали. Но если вернусь домой, ещё несколько часов пролежу в состоянии тревожности и не смогу заснуть.
— А пирожок? — Улыбается Анфиса.
— Спасибо за заботу, но пока совсем нет аппетита.
— Ничего. — Понимающе кивает женщина. — Заверну тебе с собой.
— Спасибо. — Вежливо соглашаюсь я.
— Вадик, а… — запинается она.
— Что?
Замечаю, что Анфиса Андреевна смотрит на мои сложенные в замок руки.
— Ещё носишь его?
— Его? — Я впиваюсь глазами в своё обручальное кольцо. — А… вы про это…
Задумчиво кручу его пальцами. Как обычно вернул на место сразу после операции.
— Не хочу лезть с советами, — пытается улыбнуться старшая сестра.
— Да, не стоит. — Я встаю и иду к двери. Мне тяжело дышать от этого разговора, хочется скорей сбежать. — Осмотрю эту пациентку, и домой.
Быстрым шагом сбегаю по ступеням: пролёт, ещё пролёт. Мне не хочется ехать на лифте, хочется продышаться. Я почти возвращаю себе самообладание, когда вхожу в процедурный приёмного отделения и вдруг вижу на кушетке бледную, измученную девушку.
Светлые волосы до плеч, стройная, с аккуратной, женственной фигурой. Её кожа почти бесцветна, худое личико напряжено от боли, она поджимает под себя ноги и обхватывает длинными, тонкими пальцами гладкие коленки.
— Добрый вечер. — Говорю я.
Выходит как-то хрипло и не совсем уверенно.
И в этот момент мы встречаемся с ней взглядами. Чтобы посмотреть на меня, девушке приходится поднять голову: её светлые волосы рассыпаются по плечам, алые губы удивлённо размыкаются, а светло-зелёные глаза, остановившись на моём лице, вдруг темнеют, и в их расширенных зрачках рождаются страх и растерянность.
«Чёрт, а она красивая», — проносится в моей голове.
13
— Что со мной? — Повторяю я.
На всякий случай, потому, что, кажется, доктор не расслышал вопроса. Возможно, нужно говорить громче, чтобы слова долетали до высоты его роста, но мне тяжело это сделать: боль переместилась в поясницу и уже вовсю хозяйничает там.
— Ясно. — Говорит врач, будто самому себе. Затем поднимает, или правильнее было бы сказать, опускает взгляд на медика из приёмного покоя: — Поднимайте в отделение.
Затем задумчиво ударяет листами с результатами моих анализов по своему бедру, разворачивается и, даже не взглянув на меня, покидает помещение.
Что?
Что это было сейчас?
Эй! Мне, вообще, кто-нибудь поможет в этой больнице, нет?!
— Ай, ой… — Стону я, перемещая ладони на поясницу.
Спину просто разрывает.
— Дышите. — Советует врач приёмного отделения. — Сейчас за вами придут. — И неторопливо удаляется к двери.
— Вы куда? — Спрашиваю я.
Мой голос больше похож на жалобный писк.
— Не волнуйтесь, вы в надёжных руках. — Говорит он прежде, чем меня бросить.
В надёжных? В чьих?! Меня только что оставили одну! Совершенно одну наедине с моей болью. Ау!
Я сажусь, наваливаюсь спиной на стену и обречённо закрываю глаза. Дышу, считая свои вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть. Это немного уменьшает неприятные ощущения. Кажется, в этой больнице никому и дела нет до моего состояния.
А этот великан! Посмотрите-ка на него! Пациент для него не более, чем назойливая вошь, которая отвлекает от вечерней дрёмы в самый неподходящий момент. Даже не осмотрел меня, не спросил, что и где болит! Бесчувственный чурбан!
— Ммм… — Я прикусываю губу.
Как же больно!
Тот пожилой медик хотя бы провёл осмотр, а этот — уверена, он бы даже бровью не повёл, если бы я корчилась, умирая и захлёбываясь в агонии, прямо на этой кушетке у него на глазах.
— Э-эй! — Проскальзывает в помещение Катя. Улыбается мне, быстро прикрывает дверь, проходит, садится рядом, берёт мою ладонь и крепко сжимает. — Ну, как ты?
— Больно. — Признаюсь я, морщась от неописуемых ощущений.
